— Закхей Коллинз Ли! — воскликнул я. — Он учился с Эдгаром По в колледже, а сейчас он окружной прокурор. Вдобавок он был четвертым из присутствовавших на похоронах.
— Без сомнения, мосье Ли — кандидатура интересная; что касается участия в похоронах, его заслонили трое других господ. Это следует учесть, мосье Кларк. Ведь кто собрался проводить По в последний путь? Кладбищенский сторож Спенс; сотрудник похоронного бюро; могильщик; священник — это, так сказать, официальные лица. Всего же скорбящих было четверо, не так ли?
— Да. Доктор Снодграсс, Нельсон По, Генри Герринг и мистер Коллинз Ли. Больше никто не пришел.
— Как по-вашему, мосье Кларк, что общего у первых троих — разумеется, кроме того обстоятельства, что все они были знакомы с Эдгаром По? Мало ли кто был с ним знаком — он ведь провел в Балтиморе несколько лет. Здесь могли остаться бывшие школьные наставники, возлюбленные юных дней, друзья, родственники. Но нет, дело не в этом. Куда показательнее другое обстоятельство — все трое, так или иначе, имели отношение к последним дням Эдгара По. Мосье Герринг оказался в закусочной «У Райана», где обнаружили По и куда вызвали Снодграсса; Нельсон По, узнав о плачевном состоянии своего кузена, ходил в больницу. О похоронах не было сообщено заранее — ни через газеты, ни иным способом; ясно, что эти трое господ могли бы, если бы захотели, собрать на похороны куда больше народу.
— В свете сказанного почему бы нам не предположить, — продолжал Дюпон, — что наш Закхей Коллинз Ли также имел сношения с По незадолго до его смерти? Ли — состоятельный человек; почему бы ему не путешествовать поездом, почему бы, вспомнив дни юности — которые, как правило, отмечены весельем и кутежами, — не пригласить По в ресторан или буфет? По, в свою очередь, знал мосье Ли как влиятельную персону в сфере правоведения и хотел проявить максимум дружелюбности, показаться этаким милягой в надежде на поддержку своей кампании со «Стилусом». Если наши домыслы верны, мы получаем объяснение сразу двух фактов — не только инцидента в поезде, но и присутствия мосье Ли на похоронах, о которых почти никому не было известно. Идем дальше. После единственной поблажки По страдает, используя вашу терминологию, от неадекватных реакций организма. Именно этот факт никак не желали принять ричмондские Сыны Воздержания, к каковым Сынам принадлежит и ваш мосье Бенсон. Им было важно, чтобы По не выпил ни капли, в то время как трезвенники из других городов старались представить его осушившим целую бочку. Вы совершенно справедливо заподозрили мосье Бенсона в утаивании неких фактов. Наверняка он раскрыл сей небольшой инцидент вскоре после приезда в Балтимор.
— Погодите, мосье Дюпон! — запальчиво перебил я. — Вернемся к винопитию в поезде. Разве настоящий друг, будь то мистер Коллинз Ли или некто нам неизвестный, не позаботился бы о занемогшем Эдгаре По?
— Если, как мы предполагаем, этот друг не в курсе сложных отношений Эдгара По со спиртными напитками и если сам По, стесняясь этой особенности и боясь опозориться, всячески подавляет прискорбные последствия бокала вина, друг спокойно распрощается с ним и уйдет, не подозревая или почти не подозревая, что бросил человека в беде. Конечно, По все равно чувствует обиду, но условному мосье Ли даже невдомек, что какой бы то ни было инцидент вообще имел место. Человек вроде Закхея Коллинза Ли, окружного прокурора с множеством обязанностей, мог узнать о несчастье лишь несколько дней спустя, например, встретившись с коллегой Нельсоном По и упомянув, что недавно виделся с его родственником. Вспомните, как отреагировал По на слова доктора Морана, имевшие целью утешить беспокойного пациента. Доктор Моран пообещал разыскать друзей По, а что ответил несчастный поэт?
— «Лучшее, что может сделать для меня мой самый дорогой друг, — это выпустить мне мозги посредством пистолета!»
— Именно! Умирающий По не видел в друзьях ни поддержки, ни утешения — один только вред. И разве так уж трудно назвать причину; разве так уж трудно, мосье Кларк? По-моему, причина сыскивается в последних шагах поэта по нашей полной скорбей земле. Итак, что мы имеем? Эдгар По, переступив через собственную гордость, решается просить приюта у доктора Брукса, а находит пепелище. Встречает в поезде однокашника и сталкивается с искушением, которому не в силах противостоять, несмотря на неминуемую опасность. Уже в закусочной называет имя доктора Снодграсса и вынужден терпеть его брезгливые взгляды и молчаливое, но от этого не менее очевидное обвинение в пьянстве. Его родственник Генри Герринг обнаруживается в закусочной, но, вместо того чтобы приютить поэта у себя дома, отправляет его, притом без сознания и без сопровождения, в захудалую больницу. Теперь подумайте, мосье Кларк — кстати, жаль, что здесь нет представителей печатного органа общества трезвости, им бы тоже не повредило раскинуть мозгами, — подумайте, говорю я, вот о чем: разве доктор Снодграсс не был бы последним из всех, кого хотел видеть едва живой Эдгар По, будь Эдгар По действительно жертвой пьяного загула? Мы не отрицаем: мосье По действительно случалось впадать в запой; он неоднократно пытался завязать с возлияниями, и были в его жизни периоды, когда воздержание сменялось чрезмерным винопитием, и наоборот. Однако именно потому, что нам известна история его отношений с алкоголем, мы способны правильно интерпретировать тот факт, что По назвал мосье Уокеру имя доктора Снодграсса; мы способны взглянуть на эту деталь сквозь подходящие очки. Будь Эдгар По в загуле, нарушь он клятву не оскверняться спиртным — он позвал бы кого угодно, только не председателя балтиморского общества трезвости. Более того: из разговоров в закусочной По мог понять, что мосье Уокер служит наборщиком в газете «Сан», следовательно, является крайне нежелательным очевидцем плачевного положения поэта — если таковое вызвано невоздержанностью. Но и это не все. Если мосье По, перед тем как занемочь, прочел хоть одну газету, он должен был знать: второго октября Снодграсс отстранил кандидата от трезвенников Джона Уотчмена именно за пьянство и, как всякий политик, жаждал если не смыть это пятно, то хотя бы замаскировать его новым. О нет, Эдгар По назвал имя Снодграсс, причем не кому попало, а наборщику Уокеру, не просто так. В одно слово им было заключено целое послание: «Я не в загуле, я веду такую умеренную жизнь, можно сказать, полностью воздерживаюсь от соблазнов, что с чистой совестью называю человеку, связанному с прессой, имя другого человека, верой и правдой служащего трезвости, в надежде на его помощь».
— Однако вернемся к событиям в поезде. Мосье По распрощался со своим однокашником — предположим, тот выходил раньше, а может, просто удалился в другой вагон. Бледного, дрожащего, в полуобморочном состоянии, его обнаружил сердобольный и ответственный кондуктор. По мнению кондуктора, пассажир заболел — правда, причины болезни неясны. Бог весть почему сей добрый самаритянин решает, будто у захворавшего пассажира близкие остались в Балтиморе; впрочем, возможно, на подобную мысль кондуктора наводит маловразумительное бормотание самого По. В ближайшем депо (американцы почему-то применяют этот термин к железнодорожным станциям), быть может, в Гавр-де-Грейс, кондуктор из лучших побуждений пересаживает По в поезд до Балтимора. Учитывая большую долю вероятности именно такого развития событий, мы, согласитесь, едва ли сочтем слова Эдгара По, произнесенные в больнице, бредом безумца или пьяницы. Итак, По отвечает доктору Морану, что не знает, как и почему оказался в Балтиморе, — он не может объяснить эти факты, причем не по причине затяжного загула и не потому, что его опаивали наркотическими веществами, как считал Барон. Просто По говорит о втором приезде в Балтимор, после того как он Балтимор покинул. Он не понимает, почему, сев в поезд из Балтимора, оказался в поезде до Балтимора. Как видите, мы опровергли разом и обвинения трезвенников, и Баронову версию о похищении нечистоплотными политиками.
