Так вот, тем вечером мне доставили письмо от тети Блум. Признаюсь, я вскрывал его не без трепета. Тетя Блум выражала надежду, что неучтивый француз-кондитер (то есть Дюпон) получил расчет. Но главное, она хотела уведомить меня — исключительно из уважения к многолетней дружбе, которая связывала ее с обитателями «Глен-Элизы», что Хэтти теперь помолвлена с другим человеком, чьи отличительные черты — усердие и надежность.
Новость возымела эффект заклинания, от которого сказочный реципиент неминуемо каменеет. Я тоже окаменел на несколько минут. Затем в голове моей стали множиться вопросы. Неужели Хэтти могла полюбить другого? Неужели, по мнению провидения, справедливо лишить меня столь восхитительной женщины — ведь я пренебрегал милой Хэтти в пользу крайне важного и полезного дела? Действительно ли оно важное и полезное, или мне только так представляется?
И вдруг я все понял. Я подумал о мудром Питеровом предупреждении: дескать, умаслить тетю Блум будет нелегко. Конечно, эта коварная женщина написала о помолвке, чтобы сделать мне больно и заставить рассыпаться в извинениях за дурное отношение к Хэтти, причем непременно преувеличивая собственные грехи! Письмо — всего-навсего хитрый ход, ловкий маневр!
Впрочем, нельзя сказать, будто я был выше или ниже подобных уловок.
Я сел на диван и задумался: неужели мои занятия и впрямь совершенно отгородили меня от общества? В конце концов, моя нынешняя компания — это два крайне эксцентричных субъекта, Дюпон и Барон; оба мало празднуют так называемые правила хорошего тона, обоим несвойственно полагаться на обходительность при достижении цели.
Огонь тем временем завладел свежими поленьями, и в сверкании алых отсветов я внезапно увидел лицо Барона Дюпена; как странно это было, ведь я только что думал о нем! Я как раз мысленно, по памяти, рисовал его; впрочем, попытки были тщетны.
Ни профессиональный портретист, ни адепт дагеротипии не сумели бы изобразить Барона, ибо черты его непрестанно менялись. Скорее, успех такого предприятия означал бы, что это Барон подогнал свои черты под изображение на холсте, нежели художник добился сходства благодаря наблюдательности и упорному труду. Пожалуй, истинное обличье Барона можно было увидеть, лишь застав его спящим.
— Мосье Дюпон, — воскликнул я, вскочив с дивана (за каминной решеткой весело потрескивали поленья), — он — это вы!
Дюпон глядел в безмолвном недоумении.
— Он — это вы! — Я принялся размахивать руками. — Вот зачем он измыслил план с внедрением в «Глен-Элизу» этого плута фон Данткера!
Объяснить смысл своего внезапного озарения мне удалось только с третьей или даже с четвертой попытки. Барон Дюпен присвоил внешность Огюста Дюпона! Где надо — расслабил, где надо — натянул лицевые мышцы, научился скептически опускать уголки рта и даже посредством колдовства — иного объяснения я не видел — вытянул собственный череп и увеличил рост. По сравнению с этими усилиями такие мелочи, как платье в стиле Дюпона — свободного покроя и темных тонов, — едва ли стоят отдельного упоминания. Барон перестал носить драгоценные безделушки, спрятал свои перстни и с помощью какого-то косметического средства разгладил буйные кудри. Так, шаг за шагом, дотошно изучая художества фон Данткера, Барон превратил себя в двойника Дюпона.
Причина представлялась мне вполне понятной. Барон хотел нервировать, раздражать своего соперника; хотел поквитаться за то, что Дюпон навел на него громилу Тиндли, высмеять порядочного человека, посмевшего «отбирать у него хлеб». При встречах с Дюпоном на улице Барон не мог удержаться от ухмылки — так доволен он был своим планом.
Презренный фокусник, подлый мошенник, пародирующий великого человека!
Барон — клянусь! — каким-то сверхъестественным образом изменил тембр и высоту своего голоса — разумеется, чтобы вернее сойти за Дюпона! Он даже вернул французский акцент, изжитый в Лондоне. Поистине, окажись я с Бароном в темной комнате и послушай несколько минут его речь, заговорил бы с гнусным фальсификатором как с надежным, проверенным товарищем, каковым был для меня Дюпон.
Низость Барона, прибегшего к столь дешевому маскараду, несказанно раздражала меня; я не мог забыть о ней ни на минуту. Я скрежетал зубами от бессильного гнева. Дюпон, как ни странно, придавал делу несравнимо меньше значения. В ответ на мои речи об уловках Барона Дюпон только растягивал губы в загадочной улыбке, как бы находя ситуацию забавной, как бы умиляясь на занятого игрой ребенка. Столкнувшись же со своим соперником, Дюпон кланялся с прежней учтивостью. Вместе они представляли поразительное, почти сверхъестественное зрелище, подобное ночному кошмару. Вскоре различить Дюпона и Барона стало можно только по их спутникам — с Дюпоном ходил я, с Бароном — мадемуазель Бонжур.
В конце концов я не выдержал:
— Мосье Дюпон, почему вы позволяете этому негодяю безнаказанно передразнивать вас?
— А что бы вы мне посоветовали, мосье Кларк? Вызвать его на дуэль? — вопросил Дюпон тоном более мягким, чем я заслуживал.
— Следовало бы надавать ему пощечин! — воскликнул я, впрочем, отнюдь не уверенный, что сам пошел бы с Бароном врукопашную. — Или по крайней мере выразить недовольство.
— Ваша позиция мне ясна. Как вы думаете, эти меры помогут в расследовании?
Я признал, что не помогут.
— Резкие слова или действия лишь напомнят Барону Дюпену, что не один он играет в игру. А ведь он, мосье Дюпон, в свойственном ему самообмане полагает, будто уже выиграл!
— Мне нравится ваша терминология, мосье Кларк. Действительно, Барон Дюпен склонен к самообману. Ситуация же прямо противоположная. Барон проиграл. Остается только пожалеть его. Он дошел до конца; впрочем, как и я.
Не веря своим ушам, я подался вперед, ближе к Дюпону.
— Уж не хотите ли вы сказать…
Разумеется, Дюпон говорил о нашем деле — о расследовании смерти Эдгара По…
Впрочем, я забегаю вперед, что, увы, мне свойственно. Вернусь к событиям, предшествовавшим этому диалогу. Я сообщил, что стал вести жизнь соглядатая, по желанию Дюпона выведывать тайны и замыслы Барона. Барон, как уже упоминалось, часто менял гостиницы, чтобы ввести в заблуждение кредиторов. О каждой новой дислокации я узнавал, следя за очередным усталым гостиничным носильщиком, перемещающим Баронов багаж под ответственность своего не менее усталого собрата. Не знаю, как объяснял Барон свою охоту к перемене мест. Если самому мне когда-нибудь придется заниматься тем же, едва ли я выдам истинную причину: «Видите ли, сэр, мои кредиторы жаждут уменьшить мой рост ровно на одну голову». Пожалуй, я назовусь журналистом, составляющим путеводитель по гостиницам Балтимора и вынужденным сравнивать и описывать условия проживания. Что, конечно, гарантирует мне отменное качество услуг и фейерверк бонусов. Идея показалась просто блестящей; я еле справился с искушением подарить ее Барону посредством анонимного письма.
Тем временем Дюпон дал мне задание: узнать побольше о Ньюмане — невольнике, услугами которого пользовался Барон. Я разговорился с ним в гостиничном холле.
