— Трость не продается, — сказал я, вежливо, но твердо высвобождая малакку из цепких пальцев толстяка. — Я не расстанусь с ней ни за какие деньги.
Прежде чем уйти, я вытряс из карманов несколько пятицентовиков и купил у толстяка зонт.
Шаги мои были нетверды — движения сковывались слишком тесными панталонами. Я остановился под навесом, стал раскрывать хлипкий зонтик.
— Не иначе в небесах прореха, ишь как поливает!
От этого грубого голоса я буквально подпрыгнул. Темнота усугублялась дождем — силуэт говорившего был едва различим. Чтобы лучше видеть, я прищурился. Рядом выросла вторая тень.
— Небось прячетесь от нас, а, мосье Кларк?
Французы; негодяи французы.
— Маскарад затеяли? Он вас не спасет, не надейтесь.
— Джентльмены… мосье… не знаю, как вас называть. Я надел этот костюм вовсе не с целью замаскироваться. Не представляю, почему вы продолжаете меня преследовать.
Я прекрасно понимал: надо бежать. Но мои глаза странным образом не повиновались моему же разуму — я неотрывно смотрел на афишу, прикрепленную к фонарному столбу, дрожащую под ветром. Буквы были неразличимы, однако чутье подсказывало — написано нечто важное.
— Слушай, когда с тобой говорят!
И француз с размаху дал мне пощечину — не слишком болезненную, но до того неожиданную, что я застыл, потрясенный.
— Думаешь и дальше защищать приговоренного к смерти? Не выйдет! Мы получили приказ.
Второй мерзавец выхватил пистолет.
— На сей раз не уйдешь. Сам виноват — надо внимательнее выбирать друзей.
— Друзей? Он мне не друг!
— Выходит, его потаскушка выручила тебя для собственного удовольствия — тогда, в колонне?
— Клянусь, он мне не друг! — выкрикнул я. От близости оружия голос противно дрожал.
— Конечно, не друг. Отныне твои друзья — могильные черви.
23
— Сэр! Сэр! Вы кое-что забыли!
Толстяк выскочил с моим саквояжем и застыл при виде субъектов, мимика и позы которых красноречиво свидетельствовали о недвусмысленности намерений. Один француз вцепился мне в локоть.
Толстяк замахал на него руками, затопал, закричал:
— Это еще что такое? Не трожьте сюртук!
Затем он шагнул вперед, но второй негодяй размахнулся и ударил его по лицу. Бедняга медленно осел на землю и в то же мгновение издал вопль, очень похожий на кошачий любовный призыв. Воспользовавшись замешательством, я высвободил руку, раскрыл свой новый зонтик и бросился бежать. В первое мгновение я словно наткнулся на кирпичную стену — так силен был дождь. Оба мерзавца устремились за мной.
Я свернул в переулок, уповая на тьму и непогоду. Смехотворная фора в несколько секунд не помогла — французы практически сразу стали наступать мне на пятки. Подстрекаемый страхом, я оглянулся и в результате чуть не упал. Это позволило французам приблизиться настолько, что один из них едва не схватил меня за полу сюртука. Больше я не смел поворачивать голову.
На улице пировали свиньи. Мы испортили им вечернюю трапезу, пронеслись, втаптывая лакомые отбросы в жидкую грязь, вынудив свиней с визгом порскнуть врассыпную. Сверкнула молния, на миг залив светом всю картину, в которой зловещее причудливо смешивалось с комическим. Я выдохся; я хватал воздух ртом, подобно рыбе. Негодяи приближались; еще несколько шагов — и я неминуемо буду пойман. Послышался звон, я поднял глаза и сообразил, какая улица впереди. В голове оформился план спасения. Резко развернувшись, я бросился прямо на своих преследователей, которым потребовалось несколько драгоценных секунд, чтобы также развернуться на скользкой дороге и кардинально поменять направление.
В Европе, я знал, вокзалы обыкновенно расположены на городских окраинах; гости Балтимора нередко удивлялись, как это у нас рельсы начинаются в самом центре, а потом конная упряжка заменяется паровозом. Итак, негодяи приближались; я вскинул руку, чтобы привлечь их внимание к объявлению «Берегись локомотива». Мне это удалось. Французы завертели головами, а я припустил как сумасшедший.
Наконец я счел, что можно замедлить бег; оглянулся — ни души. Даже ливень приутих. «Спасен», — подумал я.
И тут, плечом к плечу, из мрака, словно бы простертого Плутоном, материализовались мои французы.
Смертная тоска взяла меня, но в этот самый миг передо мной вырос третий силуэт. Еще через несколько секунд я с ужасом узнал в нем того самого негра, который отирался поблизости от Барона и не сводил с меня глаз на улицах. После уверенного заявления юного Ньюмана о том, что Барон не держит чернокожих слуг, кроме него самого, я пришел к правомерному выводу: если этот негр работает не на Барона, значит, он в доле с французами. И вот он надвигается прямо на меня!
Свернуть было некуда — двое врагов сзади, один впереди. Прикинув, что в схватке с негром шансов у меня больше, я ринулся вперед. Негр поймал меня за рукав.
— Сюда, сэр! — шепнул он, не обращая внимания на мое сопротивление.
Я позволил втащить себя в темный узкий переулок; теперь мы бежали рядом. Ладонь негра лежала у меня меж лопаток; он подталкивал меня, облегчал бег.
Французы не отставали. Негр вдруг стал петлять — то передо мной, по позади.
— Делайте как я! — велел он.
План был понятен; я последовал примеру своего неожиданного друга. В темноте, при сильном дожде, французы скоро запутались и уже не знали, где я, а где мой спутник.
Внезапно негр бросился бежать в сторону от меня, и французы после секундного замешательства разделились — один погнался за негром, второй, как бы с новым приливом энтузиазма, — за мной. Но по крайней мере количество рук, готовых задушить меня, сократилось вдвое. Я не задавался вопросом, почему чернокожий, которого я считал врагом, решил помогать мне в противостоянии убийцам, — времени на раздумья не было.
Я получил преимущество, но действовать требовалось быстро. Мой преследователь остановился, поднял пистолет; дождь мешал ему целиться. Однако выстрел, подобный громовому раскату, все же раздался. Пуля прошила мою шляпу, сбила с головы. Ярость в глазах убийцы и громкий нечеловеческий клекот, вырвавшийся из его груди, напугали меня больше, чем звук и результат выстрела. Мокрая малакка выскользнула из моих пальцев, но я успел предотвратить ее падение.
Дождь постепенно стихал; под ногами чавкала грязь. Оскальзываясь, я пробирался по темным улицам, а за мной неумолимой тенью следовал француз. Я пытался звать на помощь, но горло, стянутое страхом и одышкой, не повиновалось. Силы наши — мои и моего врага — были на исходе, погоню осложняли выбоины и лужи, и все-таки остановка грозила смертью. Вдобавок одежда моя промокла насквозь, шляпы я лишился — иными словами, имел вид настоящего бродяги, грозы добропорядочных горожан. Никто не стал бы меня защищать, никто не дал бы приюта. Мы находились теперь в промышленном районе; я углядел зияющий проем — это ветром распахнуло дверь большого пакгауза.
