— Мосье Кларк, известно ли вам, через какие препятствия ваш покорный слуга шел к этому дню? В сравнении с ними балтиморская полиция — мелочь. Нынче моя дорога сделает крутой поворот. Нынче или все пойдет прахом, или последняя точка займет свое место. Если, конечно, вы мне не помешаете, а вы единственный, кто может помешать. Но нет, вы этого не сделаете. Следовательно, я выйду из тени. Знаете, как мне надоело жить в тени — не важно, врагов моих или Огюста Дюпона? Любая тень угнетает, мосье Кларк. Порой даже гениям вроде Дюпона приходится снимать шляпу перед хитроумием и коварством. Нынче я получу пропуск назад, к славе.
Сказав это, Барон проследовал за распорядителем к помосту и сцене. Я потерянно огляделся; надо было что-то предпринять, но голова перемалывала прежние мысли и не выдавала ни единой новой. В конце концов я ринулся на сцену, намереваясь по крайней мере не пускать Барона к кафедре. Тогда-то моим глазам и предстало множество зрителей — точнее, бессмысленная толпа, бесконечная, бесформенная, беснующаяся в предвкушении, — и я понял, почему Барон нынче не нуждается в Бонжур. Нынче его охраняет толпа. Статус его вот-вот станет легальным.
Ближе к занавесу рабочий все никак не мог зафиксировать софит — тот раскачивался, мельтешение теней смущало, сбивало с мысли. Какие средства в моем распоряжении? Что мне сделать? Завопить, чтоб не начинали лекцию, и услышать гул недовольства? Так я и поступил.
Выяснилось, что мной утрачены как способность к артикуляции, так и зачатки ораторского искусства. Я кричал что-то о справедливости; толкался, и меня толкали. В какой-то миг из массы лиц, из тумана памяти выделилась физиономия громилы Тиндли; над задними рядами мелькнул красный зонтик от солнца. Генри Герринг и Питер Стюарт пробирались в первые ряды, ближе к сцене. Старенький библиотекарь вжался в кресло, редакторы всех ведущих балтиморских газет тоже были в зале. В мешанине, в суете, в неверном свете я то и дело напарывался на хищную усмешку, которую Дюпон приберегал для сеансов позирования и которая теперь въелась в Бароново лицо, исказила черты, подобно заразной болезни. Раздался звук, достаточно громкий, чтобы заглушить гул, поднятый мной в зале. Он был подобен пушечному выстрелу. Софиты лопнули, осколки посыпались на пол, зал погрузился во тьму. И тогда выстрелили еще раз.
Крики, женский визг; снова выстрел; шумы, подобно морским валам, захлестнули меня. Дрожа мелкой дрожью, повинуясь, видимо, первородному инстинкту, я прижал руку к груди. Дальнейшие мои воспоминания обрывочны: Барон Дюпен навис надо мной, мы оба упали, сплетясь в кровавом объятии, покатились, опрокинули кафедру… На сорочке Барона проступило овальное пятно, неровные края были самого темного из оттенков смерти… Барон рычал, цеплялся, как безумный, за мой воротник; неестественно тяжелый, придавил меня, обездвижил. А потом беспамятство постигло нас обоих.
Книга пятая
Потоп
Пролег мой путь —
И не свернуть —
Сквозь тлен былого пира…
Томас Мур
26
Без каких-либо подозрений садился я в экипаж к Уайту; прошу это учесть. Подозрений не было оттого, что я лучше прочих представлял себе ситуацию. Не обольщаясь насчет проницательности полицейских, я все же верил: с моей помощью Дюпон скоро будет найден, а найденный Дюпон откроет правду об Эдгаре По — правду, недоступную скромным способностям балтиморских стражей порядка.
Уайт вошел со мной в гостиную «Глен-Элизы»; нас сопровождали еще несколько полицейских, мне незнакомых, и секретарь Уайта. Я продолжал рассказ, начатый в экипаже; говорил о прибытии Барона Дюпена в Балтимор, излагал свои соображения по поводу последних драматических событий. Однако характер замечаний Уайта вскоре заставил меня заподозрить, что он слушает невнимательно.
— Дюпен умирает, — повторял Уайт, выделяя интонацией то имя «Дюпен», то глагол «умирает».
— Без сомнения, в его состоянии повинны два негодяя, — в очередной раз объяснил я, — которые гнали меня через весь город, уверенные, будто я намерен помешать им сводить свои мелочные счеты с Бароном.
— В какой момент вы увидели одного из этих граждан целящимся в Барона? — вопросил Уайт, сидевший на краешке кресла. Секретарь с самого начала стоял за моей спиной, точно конвоировал. Как и всякий человек, я не люблю слежки; я постоянно оглядывался и думал: «Хоть бы он сел, вместо того чтобы нависать надо мной».
— Нет, со сцены я ничего не видел — мешал софит, который то вспыхивал, то гас; да и народу было слишком много. Кажется, несколько лиц я разглядел… Впрочем, совершенно ясно, что ни один их этих людей не способен на столь гнусное деяние.
— Вот вы говорите: «французы», «мерзавцы». А как их имена, этих мерзавцев?
— Не знаю. Один из них вчера чуть не убил меня. Шляпу мне прострелил, вообразите! Потом мы вступили в единоборство, и я, кажется, ранил его, защищая свою жизнь. А имена мне неизвестны.
— Тогда изложите все, что вам известно наверняка, мистер Кларк, — холодно произнес Уайт.
— Они французы; в этом я уверен. Видите ли, Барон Дюпен был по уши в долгах. Парижские кредиторы — они знаете какие? Следуют за должником по пятам. Вот и Барону даже в Балтиморе покоя не было. — Отнюдь не уверенный, что подобная назойливость характерна для всех парижских кредиторов, в сложившихся обстоятельствах я счел простительным сделать это предположение аксиомой.
Уайт, однако, ограничился снисходительным кивком, словно отвечая на лепет испуганного ребенка.
— Клода Дюпена нужно было остановить — ради доброго имени Эдгара По, — произнес Уайт.
Вот так поворот!
— Безусловно, сэр, — отвечал я.
— Вы раньше говорили, что его нужно остановить любой ценой.
— Совершенно верно, сэр. — После минутного колебания я продолжал: — Да, но только, видите ли, я имел в виду…
— Едва ли он выкарабкается, — подал голос секретарь. — Я про Дюпена, сэр. У него шансов не больше, чем у кабана на барбекю.
— У кабана на барбекю, сэр? — опешил я.
— Мистер Кларк, — продолжал Уайт, — вы хотели сорвать выступление Дюпена в лектории. Вы сами признавались в этом намерении, когда просили меня заняться поисками вашего французского друга.
— Да, но…
— На портрете, что вы принесли в участок, изображен Барон. Сходство не вызывает сомнений. Зачем вы заказали фон Данткеру портрет Барона?
— Нет, это портрет другого человека! Я ничего никому не заказывал!
— Кларк, мне надоели ваши сказки! Сочинительством заниматься будете в свободное время, а сейчас говорите правду! Свидетели в один голос заявляют, что смертельно раненный Барон улыбался точно так же, как и человек, изображенный на портрете! Такую улыбку, знаете ли, не подделаешь!
Меня бросило в жар — видимо, организм почуял опасность прежде, чем ее осознал мозг. В следующую секунду я заметил, что сорочка моя выпачкана кровью Барона. Еще секундой позже сообразил, что в коридоре, трясясь от страха, толпятся мои слуги. Полицейские, вошедшие вместе с Уайтом, куда-то пропали; зато явились другие, в количестве, достаточном для комплектации регулярной армии. На лестнице грохотали шаги, не одна пара ног топала в спальнях на втором этаже. Я понял: в «Глен-Элизе» обыск, и мое присутствие не смущает полицейских. Стены вдруг словно осели, перед глазами возник обугленный остов дома доктора Брукса.
