Часовой поднялся на борт, вахтенные проворно убирали трап. Все команды, что сейчас отдавались, Мазур прекрасно знал: «Убрать трап, отдать швартовы! По местам стоять, с якоря сниматься! Малый ход!»
Право слово, история повторялась во многом, что случается не так уж часто — он стоял почти на том же месте, что и десять лет назад, глядя на уплывающий берег. Правда, в отличие от Эль-Бахлака там все было спокойно, и не тянулись в небо дымы многочисленных пожарищ. Но суть оставалась той же самой: как и тогда, они проиграли без всякой в том собственной вины, просто-напросто от того, что не от них зависели удача и проигрыш. Но на душе, как и тогда, было чуть муторно…
— Ну, что… — сказал Лаврик (чьи мысли и чувства, очень возможно, шли параллельным курсом). — Упрекнуть нас не в чем, мы сделали все, что могли, и, как заведено, чуточку больше… Попрощался?
— Ага, — сказал Мазур, глядя на далеко отодвинувшийся берег.
— Что это у тебя карман топырится? — сказал востроглазый Лаврик. — Подарила что-нибудь на память?
— Ага, — сказал Мазур. — А я не смотрел, что…
Он извлек из кармана небольшой замшевый мешочек, легко развязал узелок и перевернул его над согнутой ковшиком ладонью. На ладони у него оказался чуть продолговатый, не менее перепелиного яйца величиной, красиво граненный прозрачный камень, словно бы светившийся изнутри в лучах клонившегося к закату солнца.
Лаврик присвистнул:
— Мелкий сувенир на память, ага… Я не ювелир, но примерно представляю, сколько такой бриллиантик должен стоить: шесть нулей после циферки, а циферка, очень может быть, и не единичка. В долларах, я имею в виду.
— Надо же, — без выражения сказал Мазур.
И, не размахиваясь широко, швырнул бриллиант за борт — и тот, сверкнув искристыми лучиками, исчез в воде, почти не плеснув. Мазур приподнял руку, разжал пальцы. Небольшой мешочек сорвало у него с ладони легким ветерком и тут же унесло за борт. Мазур не провожал его взглядом.
— А это не пижонство, ваше сиятельство? — ехидно поинтересовался Лаврик.
— А наплевать, если и пижонство, — сказал Мазур отстраненно. — Моя корова, что хочу, то и делаю… Тьфу ты! — фыркнул он, зацепившись взглядом за белоснежную кобуру на поясе, где так и покоилась надежная черная «Беретта».
— Что такое?
— Казенное оружие не сдал под роспись, как полагалось, — сказал Мазур.
— Переживут. У них там того добра…
— Знаю. И все равно непорядок. Ладно, спишут… Берега уже не было видно — «Ворошилов» полным ходом уходил в открытое море.
Эпилог
Мазур никогда не ощущал в себе талантов ни прорицателя, ни провидца — просто он служил не первый год и даже десятый, прекрасно знал порядки в родной части, а потому многое мог предсказать уверенно…
Все прошло в большинстве своем именно так, как ожидалось. Его отчет толщиной, конечно, уступал «Войне и миру», — но столь толстых Мазур в жизни еще не писал. Ну, как же иначе: мало того, что он выступал в роли командира группы, оказался замешан во многие интриги и, мягко скажем, нестандартные события. А потому, перефразируя Лермонтова, рука бойца писать устала…
Как и ожидалось, африканские ордена не вызвали у начальства ни малейшего удивления: и до Мазура, и в его времена иные возвращались с задания с полученными самым законным образом иностранными регалиями. Совершенно житейское дело. Но Почетный легион, пусть и полученный не от французов, а, так сказать, обходным путем, вызвал в иных кабинетах приступ ожесточенного чесания в затылках — что вроде бы помогает мыслительному процессу. Правда, продолжалось это недолго: начальство, как сообщил всезнающий Лаврик, решило особенно не заморачиваться такими, в сущности, пустяками, и, особенно не мудрствуя, постановило: «Поступить обычным порядком».
«Обычный порядок» Мазуру был прекрасно известен с первых дней службы в «морских дьяволах». При всех регалиях они имели право появляться буквально пару-тройку раз в году, по особенным праздникам, да вдобавок там, где не имелось невольно посторонних штатских, но и непосвященных сослуживцев по флоту. Мало того, настрого было запрещено при «выходах к непосвященным» надевать все орденские планки. Чтобы лишний раз не смущать умы. Всегда мог попасться зоркоглазый ветеран или просто свой брат-офицер, прекрасно разбиравшийся в ленточках. А поскольку и в родной стране, и простым обывателям всего мира отлично известно, что советский ВМФ после Второй мировой ни с кем, нигде и никогда официально не воевал, у человека знающего могли родиться ненужные умствования: как так получилось, что морской офицер в достаточно скромных погонах, не достигший и сорока, щеголяет с крайне солидным набором советских боевых наград и иностранных, безусловно, регалий? Выход нашли давненько, еще до Мазура: появляясь вне расположения, каждый носил так называемую «скромнягу», что на кителе, что на форменной рубашке, в зависимости от времени года. Коротенькая планка с исключительно скромным набором ленточек: один-единственный боевой орден, либо Боевое Красное Знамя, либо Красная Звезда и пара-тройка медалей — и юбилейных, и за соответствующую выслугу. Вот такое не могло удивить ни одного знатока: и в мирное время флотский офицер мог заслужить один боевой орден, а то и парочку, мало ли какими серьезными делами ему пришлось заниматься…
Так что и Почетный легион угодил под «обычный порядок». Гораздо хуже обстояло с генеральскими эполетами и графским титулом: и то, и другое, конечно же, не удалось сохранить в совершеннейшей тайне, начальство ни эполеты, ни титул не интересовали нисколечко (это уже по разряду курьезов, случались и похлеще) — зато от сослуживцев, как и ожидалось, Мазур огреб изрядное количество тех самых беззлобных флотских подначек…
А примерно через полгода произошло нечто, прежде не случавшееся — впервые в жизни прошлое, о котором Мазур старательно забывал, достало в родном Отечестве…
В Москве, в Министерстве обороны, в отделе, отвечавшем за официальные контакты с зарубежьем, без предупреждения объявился с переводчиком посол свежеиспеченного королевства и заявил, что имеет личное поручение от ее величества: в лепешку расшибиться, но отыскать офицера, «известного у нас как полковник Иванов». Сюрприз получился нешуточный. Поначалу незваного гостя решено было взять измором, чтобы сам встал и отступился: его принялись гонять из кабинета в кабинет — то есть, конечно, не гонять, а крайне вежливо: тысяча извинений, ваше превосходительство, но в данном вопросе мы абсолютно некомпетентны, так что вам наверняка объяснят лучше в таком-то кабинете. Одним словом, как говорил Жорж Милославский: любезный посол такие дела с кондачка не решаются…
Ручаться можно: среди тех, кто так поступал, не нашлось ни единого специалиста по Африке. Иначе знали бы, что тамошняя бюрократия даст сто очков вперед отечественной, и любой поседевший на госслужбе чиновник высокого ранга приобрел немалую закалку и стойкий иммунитет к бюрократической волоките…
Посол не унимался, поднимаясь все выше — не в прямом смысле, а в переносном. В конце концов его вынесло на генерала, как раз и курировавшего крайне хитрые и деликатные акции людей в погонах за пределами Отечества. Послу он, разумеется, своего истинного лица открывать не стал — о нем было мало кому известно и в родном министерстве, генерал, как полагается, долго и успешно изображал скучную канцелярскую крысу, занимавшуюся пустяками вроде тушенки, сапог и форменной одежды. Уж он-то моментально прокачал ситуацию — и, отправив посла пока что в очередной кабинет, придвинул телефон, который не мог прослушать и сам дьявол, не говоря уж о плотских супостатах.
