Руководитель и Марина говорили очень тихо, но в гробовой тишине, царившей в отсеке вертолета, их беседа не осталась тайной для всех пленников. Кто-то делал вид, что ничего не слышит, другие же неприкрыто ловили слова начальника и делали выводы.
— Вы бы лучше приободрили нас, — сказал Шепелев.
— А зачем? — Михаил Павлович пожал плечами. — Надо трезво смотреть на мир и настраиваться на худшее. Тогда мир покажется веселее, что бы ни случилось.
— Странная у вас логика, — заявил подрывник Сазонов.
— Это логика реалиста. Я ученый. Главным для меня являются факты и результаты экспериментов. Если они что-то подтверждают, то это и есть факт, от него и надо плясать. Вот, например, можешь ли ты, Сергей, по своей воле покинуть наш отсек? Ставим опыт.
Давыдовский подошел к люку, несколько раз энергично качнул рукоять, толкнул полотно плечом, затем крикнул:
— Откройте, сколько можно сидеть взаперти! Дали хотя бы на свежем воздухе погулять.
По ту сторону люка никто на это не отреагировал.
Михаил Павлович скрестил на груди руки, прислонился к люку спиной и заявил:
— Итак, каков результат проведенного опыта? На наши просьбы и требования никто не реагирует. Следовательно, мы находимся в полной власти похитителей. Они могут сделать с нами все, что захотят. Поэтому строить какие-то планы на будущее сейчас абсолютно бессмысленно. Мы не вольны собой распоряжаться.
— Из результатов опыта можно сделать еще один вывод, — с кривой усмешкой вставил аспирант Черный.
— И какой же? — несколько надменно поинтересовался руководитель научно-исследовательской группы.
— Уроды, похитившие нас, по какой-то причине внезапно оглохли и просто не могут нас слышать. Это обнадеживает. В таком случае нам будет легче убежать от них.
Кто-то нервно засмеялся, а Михаил Павлович покрутил головой и сказал:
— Чушь какая-то. Нашли время шутить.
Тут ручка люка вдруг повернулась, полотно резко отворилось. Давыдовский отлетел в сторону, получив в спину тычок стволом автоматической винтовки.
В отсек шагнул Джон Смит. На руке у него покачивались широкие полоски черной материи, похожие на траурные повязки.
— Выглядит не очень обнадеживающе, — проговорил Давыдовский.
— Если вы хотите подышать свежим воздухом, то сейчас эта возможность вам представится. Завязывайте глаза и не вздумайте снимать повязки, прежде чем мы окажемся на месте, — заявил Смит.
— Какое место? Куда вы хотите нас доставить? — испуганно спросила Марина.
— Всему свое время, — рассудительно сказал Джон и принялся раздавать всем полоски черной материи.
Они были эластичные и достаточно плотные для того, чтобы через них ничего нельзя было увидеть. Ученые неохотно завязывали себе глаза. Джон следил, чтобы никто не жульничал и не мог хоть что-нибудь рассмотреть даже краешком глаза.
— Мариночка! — обратился Давыдовский к аспирантке. — Ты не откажешься завязать мне глаза? Рука что-то болит.
Островцова взяла полоску материи, приложила ее к голове руководителя, стянула на затылке и спросила:
— Не жмет?
— Немного ослабь узел, — попросил Михаил Павлович.
— По-моему, он нормально завязан.
— Но я же прошу.
Марина ослабила узел. Михаил Павлович тут же не преминул шепнуть ей:
— Мне просто приятно, когда ты прижимаешься к моей спине.
— Какие глупости вы сейчас говорите!
— В свете того, что с нами может произойти, я имею право быть с тобой абсолютно искренним. Ты мне нравишься.
Марина Островцова не нашлась, что на это сказать. В данной ситуации подобное признание от человека, к которому она обращалась на «вы», звучало более чем легкомысленно.
Да и Смит поторапливал:
— Чего возитесь! Пора уже выходить.
Наконец глаза у всех оказались завязанными. Давыдовский крепко держал Марину за руку и не разжимал пальцы, боясь потерять ее в суматохе.
— Не вырывайся. Будь рядом со мной. Так для тебя безопаснее, — прошептал Михаил Павлович.
Аспирантка поняла, что он прав.
Пленников не подталкивали к выходу. Им просто указывали направление, подавали руку, когда приходилось сходить с аппарели на снег. Кто-то придерживал Давыдовского за плечо и ненавязчиво поворачивал его, когда он сбивался с тропинки.
Михаил Павлович глубоко дышал. Он чувствовал, что совсем рядом море, и вскоре даже различил плескание волн. Почему-то от этого ощущения руководитель группы почувствовал себя почти свободным. Он держал Марину за руку, и это слегка кружило ему голову. Он ощущал в своей руке тонкие пальцы красивой девушки и хотел, чтобы она чувствовала его поддержку.
— Может, не все так плохо, как я говорил? — шепнул он аспирантке. — Черная полоса всегда сменяется светлой.
— Будем на это надеяться.
Молодая женщина с удивлением ощутила, что испытывает к Давыдовскому не только уважение, но и расположение. В его цинизме, в манере вести себя имелось что-то обворожительное. Говорить о глупостях в такой критический момент?.. Но почему, собственно, глупости? Что может быть важнее чувств, симпатии перед лицом опасности?
Давыдовский выражался так, словно и впрямь наступил последний день их жизни. Нужно сказать недоговоренное, попытаться подарить друг другу минуты счастья.
Море было уже совсем близко. Слышалось, как волны накатывали на гальку и шуршали ею.
— А теперь осторожней, — проговорил невидимый провожатый. — Вам предстоит забраться в лодку.
Давыдовский приподнял ногу, нащупал ею упругий борт надувной моторки, не очень умело перешагнул его и качнулся. Чтобы удержать равновесие, ему пришлось выпустить руку Марины.
— Где ты? — Михаил Павлович шарил в пространстве руками.
Ему показалось, что он потерял Островцову навсегда.
— Я здесь, — раздалось совсем близко.
— Ну же, давай мне руку. — В голосе ученого чувствовался испуг.
Их пальцы соприкоснулись.
Давыдовский тут же сжал ладонь аспирантки и проговорил:
— Осторожней, тут скользко.
Марина поставила на борт ногу и, конечно же, сорвалась. Давыдовский прижал ее к себе и поставил на дно лодки. Им помогли сесть. Налетал свежий ветер. Зашуршала галька. Кто-то столкнул моторку на воду. Заурчал двигатель. Давыдовский обнял молодую женщину за плечи и прижал к себе.
— Держись рядом со мной, не пропадешь, — проговорил он ей на ухо.
Судя по звуку двигателей, группу не разъединили. Три моторки шли параллельным курсом. Шлепали под плоским дном волны. Брызги летели в лицо.
