— Он уже знает? — взволнованно шептала Алешина.
— Конечно, знает, — убежденно сказала Анна Ивановна. — Я твою телеграмму сразу отнесла одному важному начальнику, работнику военкомата. Он мой сосед, живет под нами. Себя, говорит, не пожалею, немедленно будет телеграмма доставлена.
Анна Ивановна подняла к глазам уголок платка.
— У военных есть такая особая связь, похитрее нашей, телеграфной. Эс-Вэ называется. По этой связи сразу можно шифровку любую передать в штаб. А тут такое дело, — Анна Ивановна потерла глаза, — самое важное на свете! Человек родился!
Алешина счастливо вздохнула.
— Приняли телеграмму бесплатно, — продолжила Анна Ивановна. — Сказали, передадут без промедлений из рук в руки. Это же такая радость! Каждый возле нее погреется немножко!
У Алешиной выбилась из-под больничной косынки пшеничная прядь. И в глазах заплескались веселые искры.
— Правда, он обрадуется… — зашептала она. — А я так всего боялась, я же такая трусиха, ужас… Живот большой стал, а я же такая маленькая. А он и не видел ничего. Ни живота, ни моих схваток…
Алешина шептала сбивчиво, плохо соображая, что она говорит, но какая-то очень важная мысль пробивалась в ее сознании.
— Я думаю… Мне кажется… — прошептала Алешина, — если теперь нас двое так сильно будут его ждать, то он тогда точно вернется…
Она перевела взгляд на побледневшее лицо Анны Ивановны и вдруг заметила влажные дорожки слез.
— Что же вы плачете… — испугалась она, — вы не верите?.. Правда…
— Что ты, что ты, — прошептала Анна Ивановна, — вы с маленьким Сашенькой обязательно дождетесь. Просто у нас с тобой теперь так много общего, — Анна Ивановна насухо вытерла глаза, — ты теперь мать, и я тоже. И обе мы ждем родных с войны…
Она развернула в руках последнее письмо своего сына.
— Вот, посмотри, — Анна Ивановна показала серый конвертик с голубым треугольником и неровными строчками мальчишеским подчерком: Полевая почта 89933. Осеневу Е.Г.
— Господи, — ахнула Алешина, — адрес такой же… Как у Санечки… Мамочки… Значит, и вы тоже, — она ошеломленно приподняла узенькие плечики, — значит, нам теперь вместе ждать! — она протянула сквозь решетку руки к Анне Ивановне. — А я сразу почувствовала, что вы будто своя, родная такая… Правда, правда… Я всем сердцем почувствовала. Мы теперь с вами родные! А знаете что… Давайте теперь вместе ждать!
Алешина подняла глаза вверх.
— Если мы будем все вместе ждать, — она вдруг всхлипнула, — они к нам обязательно вернутся!
18
— Шульгин, принимайте незваных гостей, — раздался голос капитана Шкловского, батальонного замполита, молодого тучного офицера с рыхлой фигурой и, казалось, немного укороченными ручками и ножками. Он вышагивал среди камней осторожной аккуратной походкой, взмахивая маленькими ручками, озабоченно глядя под ноги, подобно петербургской барышне, лавирующей посреди луж на городской мостовой.
— Мы к вам в гости с подарками… Вот, батальонная батарея не управляется, — слегка задыхаясь, сказал Шкловский. — С вертушек сбросили двадцать ящиков с минами. Если оставить все в батарее, они же с места не сдвинутся, вгонят их в землю по плечи эти мины. Трофимов приказал раздать всем поровну. Я вот для примера личному составу лично взялся нести одну мину.
Шкловский повернулся и показал торчащий из его тощего вещмешка хвост мины.
— Давайте, товарищ лейтенант, проявляйте фронтовую солидарность, окажите помощь нашей карманной артиллерии.
Шкловский сделал серьезное лицо, словно стараясь обрести солидность, недостающую его молодому возрасту. Он вообще старался выдерживать дистанцию между собой и всеми офицерами батальона. Обращался со всеми подчеркнуто по-уставному, по званиям и на «вы», держался суховато и вежливо, редко улыбался и никогда не шутил. Не участвовал в перекурах, и даже на общих батальонных застольях, куда силком тащил его батальонный командир Трофимов обмывать ордена, звания или поминать погибших, он приносил с собой сок или пенистый лимонад в банках и, прикрывая ладонью кружку от крепких угощений ротных офицеров, пил только свой лимонад, глотая его с какой-то суровой важностью.
Может быть, замполит батальона опасался хоть на мгновение потерять свое начальственное положение среди офицеров, многие из которых были старше его по годам и жизненному опыту? Может быть, ревниво берег свой авторитет от каких-то пятен, а, может, просто не умел Шкловский быть искренним и естественным, но только велась всегда какая-то странная игра в субординацию между Шкловским и подчиненными, и многое казалось в этой игре фальшивым.
— Утреннюю политинформацию уже провели, товарищ лейтенант? — деловито спросил Шкловский, доставая из планшета чудом сохраненную в чистоте нарядную красную папку. — Я вас уже инструктировал, что если нет возможности во время операций проводить двухчасовые политические занятия, нет подобающих условий, то политинформация минут на десять — это мероприятие возможное и важное.
Шульгин поморщился, не зная, как ответить: соврать с легкостью, как лихо врали взводные о проводимой политработе, или ответить прямо, а значит грубо.
— Возможность трепаться есть всегда и везде, — наконец нехотя сказал Шульгин, — только хотя бы здесь в горах отдохнуть от лишней болтовни, товарищ капитан.
Шульгин неловко пожал плечами и посмотрел Шкловскому в глаза:
— Ну, пустая же трата времени — воздух сотрясать языком. Тут бы успеть оружие почистить, боеприпасы пересмотреть, портянки сменить. Да просто на спине посидеть перед тем, как на целый день такую вот ношу на шею кинуть.
Шульгин кивнул на туго набитые вещевые мешки.
Шкловский сердито поджал губы.
— Это же ни в какие ворота… Хоть уши зажимай, не понимаю… Знаете, товарищ лейтенант, что вы на самом плохом счету в нашем полку, как политический работник. Вы бы вот поменьше махали шашкой, а работали, как подобает коммунисту. Вы же не так давно из училища, весь теоретический курс партполитработы еще наизусть помните. А я не удивлюсь, если узнаю, что у вас партийное собрание не приводилось с Нового года.
Шульгин усмехнулся. Партийное собрание в их роте не проводилось уже не три месяца, как наивно ужасался Шкловский, а больше года, хотя аккуратные липовые протоколы, заполненные ротным писарем по шаблону, регулярно сдавались в канцелярию батальона. Однако такой правды Шкловский не выдержал бы.
— Вы меня пригласите на ближайшее партийное собрание, товарищ лейтенант, — проворчал Шкловский сухо, — я выступлю с докладом о необходимости активной политической работы в боевых условиях. Жду вашего приглашения.
Шкловский выпрямился, скрестил короткие ручки на заметном животике, который едва стягивали пластины новенького чешского бронежилета. Он вызывающе поглядывал на Шульгина, будто ожидая немедленного приглашения на столь высоко ценимые им собрания.
