— Ага… Проявили заботу…
— Тыл вникает в нужды солдат, — дикторским тоном звенел голос Матиевского. — Правда, случаются досадные перебои в снабжении войск. Но ненадолго. Дней на пять— шесть. Для разнообразия. Разгрузочные денечки…
Богунов приподнял вскрытую банку перловой каши, опрокинул ее. Посыпались вниз смерзшиеся твердые комки в белых пятнах застывшего жира.
— Вот они, сплошные калории, подсчитанные единицы тепла. Суточная норма щедрая, обильная — две банки каши, банка тушенки и четыре кусочка сахара. За нашу работу нам платят харчами, не скупясь. Не ожиреешь.
— И не надо жиреть, Коля! Что-о ты? Толстые волки в природе не встречаются.
— Точно! Кстати, что-то не слышу голодного рева нашей Гюльчатай. Где эта красавица?
— Где, где?.. Ясное дело, где… Осеневу руки целует.
— Смотрите, правда, облизывает руки…
Богунов оглянулся через плечо. Ослица действительно стояла возле своего любимого солдата и лизала ему руки. Осенев отламывал кусочки сухарей, протягивал к теплым губам. Гюльчатай аккуратно брала хлеб и влажным носом терлась о рукав солдатского бушлата. Нежно вздыхала. Благодарила.
— Товарищ старшина, — закричал Богунов, — давайте Гюльчатай лишнюю кашу скормим. Чтоб не выбрасывать. А-а?..
— А что? — крякнул старшина. — Пускай ест животное сколько влезет. Все равно не унести. А ну, ребятки, открывайте банки.
Солдаты потянулись к банкам. Многие сняли крышки ствольных коробок с автоматов и острым концом пробили жестяные крышки, крутанули, жиманули и вскрыли. Так в Афганистане обходились без консервных ножей.
Целая гора каши выросла на брезентовой палатке, покрытая белыми мушками замерзшего жира. Слабо запахло вареной гречкой, перловкой.
— Эй, Осенев! Приглашай свою ненаглядную к столу, — засмеялся кто-то. — Пусть наестся до отвала.
Осенев вынул из карманов заледеневшие руки, приподнялся, кивнул ослице головой. Она послушно побрела вслед за Осеневым.
Солдаты вокруг заохали, запричитали…
— Смотри, смотри… Будто собака…
— Ага-а… Как привязанная!
— Куда он, туда и она…
Осенев взял холодную кашу горстью, протянул ослице. И опять она благодарно ткнулась носом в рукав, удовлетворенно фыркнула и взяла с руки кашу теплыми мягкими губами.
— Смотри, с руки берет…
— Ручная такая…
— Фыркает еще… Надо же…
— Нашли чему удивляться, — покачал головой Матиевский. — Жрать хочет, вот и берет. У кого хочешь возьмет…
— А ты попробуй, — хохотнул Богунов, — дайте-ка, место Сереге. Пусть покормит Гюльчатай. Давай, снайпер…
Матиевский потер руки.
— А вот и покормлю, делать нечего. Подумаешь…
Он набрал каши полную горсть и протянул ее к ноздрям ослицы. Посыпались с ладони вареные зернышки. Но Гюльчатай только покосилась на протянутую ладонь.
— Жри, дура, — ласково сказал Матиевский, — смотри, каша…
Но Гюльчатай фыркнула и отвела морду от протянутой руки. И только когда Осенев набрал горсть каши, повернулась, потянула шею и с протяжным вздохом лизнула холодную гречку.
— Что, съел, Серега, — засмеялся Богунов. — Вот тебе и дура! Понял…
— Ага, — зашумели вокруг, — вот тебе и четыре ноги! Понимает, что к чему. Сердцем чует…
Матиевский сердито бросил кашу обратно.
Вытер ладонь о полу бушлата.
— Чего она понимает?.. Животное! Тоже мне… Цирк какой-то!
Но Гюльчатай по-прежнему шевелила теплыми губами над рукой Осенева и от удовольствия прикрывала глаза.
Богунов отряхнул шапку от песка, хлопнул развязанными ушами по колену.
— Осенев, скажи, почему не полетел на «большое хозяйство»? Места, что ли не хватило?
— Ага, места не хватило, — хмыкнул кто-то из солдат, — он вообще во время посадки спрятался. Сидел за камнями, пока вертушки не поднялись.
— Так точно… Другого доходягу сунули в вертолет вместо него.
— Кому-то повезло.
Богунов сплюнул:
— Во-о дает, Осень. Его ветром качает, а он гнет свое…
Осенев сидел на корточках, съежившись.
Синие круги выступили под глазами.
— Женька, что ты все время молчишь?..
Осенев покачал головой, зябко поежился, запахнул поплотнее бушлат.
— А чего болтать… Приказ не отменили. Воевать придется…
— Да уж без тебя бы повоевали, — с досадой крякнул Богунов, — ты что, самая безотказная железяка? Тебя же отправляли, как заболевшего?
— Ну и что? Другим еще тяжелее… Отвали, пожалуйста!
Богунов пожал плечами:
— А я полетел бы… Лег бы сейчас под чистое одеяло, какаву с чаем пил… матрас макаронами набивал…
— Ага, — фыркнул Матиевский, — тебя, кстати, тоже за разбитый шнобель записали на эвакуацию. Видел я, какую ты фигу скрутил. Какава с чаем… Сиди уж…
— А что, товарищ лейтенант, — кивнул Шульгину смутившийся Богунов, — придержат нам увольнение в Союз за наше геройство?
Шульгин кивнул головой:
— Вся наша рота в черных списках. Вам вспомнят и кресты на шее, и курение в палатке, и летающие сапоги. Не питайте иллюзий, юноши.
Матиевский усмехнулся:
— Понятно. Провожать нас будут без оркестра.
60
После «Метели» на посадочной площадке остались блестящие груды консервных банок. Сильный ветер гонял на высоте обломки сушеных галет, обрывки газетной бумаги. Неожиданно пошел мокрый снег, и рыжие россыпи вырытой земли покрылись белой ватой. Мокрые снежинки, сменившие холодные струи дождей, падали на запекшиеся ссадины на лицах солдат.
— «Метель». Я, «Первый», прием. Очень низкий темп движения, — донесся по связи сердитый голос начальника штаба — Что-то вы не торопитесь исполнять интернациональный долг.
— Я, «Метель», прием, — хмуро ответил Орлов, — темп движения оптимальный.
— Я, «Первый». Приказываю ускорить движение. Что вы топчетесь на месте, как… беременные тараканы?
Орлов не ответил, вышел из связи. Солдаты, оглядываясь на него, по-прежнему, неторопливо, вяло карабкались среди камней, устало опираясь на автоматные приклады.
— «Метель». Я, «Первый». Ускорьте темп движения, вы что-о там, совсем разучились ходить по горам?..
Орлов нахмурился, рванул тангенту застывшими пальцами.
— «Первый». Я, «Метель». Темп движения нормальный.
— А я, «Метель», не повторяю приказаний. Увеличьте темп движения. Вы на боевых действиях, а не на прогулке в Ботаническом саду…
