Кошевский пожал плечами.
— Это, между прочим, серьезная статья. Трибунал подобные дела решает за пять минут. Сейчас в Советской армии ведется активная борьба с неуставными взаимоотношениями. Все газеты трубят об этом. Все наше общество настроено решительно… Так что, Андрей поступил очень опрометчиво…
Кошевский вздохнул, потянулся рукой к переносице.
— Если не вмешаться вовремя, то Шульгина просто раздавят. Он уже буквально лежит на рельсах перед несущимся локомотивом, ту-ту-у-у… — Кошевский развел руками, — и все кончено! Так что, Елена, надо определяться! Пора уже…
Он повернулся к Елене и заглянул в ее застывшие, полные боли глаза.
— Я же тебя предупреждал, — покачал он головой, — что с Шульгиным у тебя нет будущего. Уже теперь перед тобой страшное разбитое корыто, о котором я говорил. Не прошло и трех дней. И вот они — жалкие обломки…
Кошевский картинным жестом махнул в окно.
— Он сам себя погубил. Собственными руками. Мордобоец… Нанес тяжкие телесные повреждения подчиненному… Да-а! — Кошевский протяжно вздохнул. — А я что? Я только могу помочь, как благородный человек.
Кошевский сделал важное лицо.
— Тебе неприятно мое благородство? Но я действительно могу выручить Шульгина, просто так, по-товарищески… Пусть служит себе… Может быть, даже дослужится до капитана. Но и это для него неплохо. От сына простой рабочей женщины до капитана Советской армии… Это своего рода замечательная карьера…
Кошевский хмыкнул и развернулся на каблуках.
— В общем, сейчас, Елена, все в твоих руках… Скажи только слово, — Кошевский стремительно подошел к столу и взял в руки папку с личным делом Шульгина, — только одно твое слово, и в этой папке все будет, как на операционном столе. Стерильно все будет. Не получит ни единого взыскания. Поедет в Союз белым ангелом с крылышками. Ну-у?..
Елена очнулась. Темная тень легла на ее лицо.
— Какие же вы подлецы, — прошептала она, — какие мерзавцы… Ребята брошены под пули, голодают, горят в лихорадке, а вы-ы… нацепили себе цацки на грудь, вешаете звезды на погоны, дарите себе грамоты, воруете чужую славу… Подлецы…
Елена обернулась на дверь и собралась уже уходить, но встревоженный капитан бросился ей наперерез.
— Ты хорошо подумала? — вскричал он. — Ты хорошо подумала? Шульгина посадят в тюрьму, а ты куда-а? А-а?
Елена устало потерла виски, покачнулась. Облизнула сухие губы.
— Делайте, что хотите! Подлецы! Только я знаю, что Шульгин и после тюрьмы будет лучше вас всех, негодяев. Он и после тюрьмы останется человеком. А вы уже сейчас нелюди… Мерзавцы…
— Постой, — взмолился Кошевский, — ты же ничего не знаешь. Послушай меня. Я расскажу тебе все… — Кошевский нервно сжал кулаки. — Мы сейчас стоим на пороге больших перемен. Ты же ничего не знаешь…
Кошевский расстегнул ворот и вытер взмокший лоб.
Елена поправила на виске сбившуюся прядь волос.
— Какие там перемены? Сами вы все равно никогда не изменитесь… Подлецами были, подлецами и останетесь.
Елена пошла к двери. Возле самых дверей она обернулась.
— Ты хочешь навредить нам с Андреем? Так вот, загляни себе в душу, Кошевский. Ты навредишь только себе. У тебя уже ад в душе. Мне даже жаль тебя…
63
Падающий снег густел, превращаясь в несущуюся с неба снежную кашу. На глазах вырастали пушистые белые шапки на камнях. Неожиданно сорванные ветром взлетали в воздух снежинки, рассыпались колючей снежной пылью, неслись вверх туманным морозным вихрем. Стемнело. Вокруг солдат встали плотные снежные стены.
Снайпер Матиевский и сержант Богунов разгребали руками снег, выкапывали каменные глыбы, подносили их к высокой горбатой скале. Шульгин укладывал скользкие ледяные камни друг на друга, скрепляя щели землей, смешанной со снегом. Вокруг него вырастала крепкая каменная кладка, надежно прилепившаяся к черному гранитному боку скалы.
— Лепим ласточкино гнездо, Серега, — хрипел надсаженный бас Богунова. — Знаешь, в Крыму такой замок. Прямо над морем висит теремок с башенками. Красота… Еще два ряда камней, и можно лепить крышу над нашим гнездом…
Богунов говорил громко, почти кричал, но голос его тонул в разносимой могучим ветром снежной гуще, рассыпался брошенной снежной горстью.
— Шевелись, ребята, через полчаса будем рыть землю в полной темноте, как слепые кроты. Нужно торопиться.
Матиевский, нагнув голову от колючего ледяного ветра, подбросил Шульгину новый валун. Ресницы были запудрены снегом. По щекам изредка пробегали слезы, оставляя блестящий морозный след.
— Товарищ лейтенант, вы бы посидели в сторонке. В других ротах офицеры сами себе окопы не роют, — он выдохнул изо рта густой пар.
— Ничего, у-уф… — ответил задыхающийся Шульгин, — работа никого не унижает.
— Во-от это буран! — крикнул сержант Богунов. — За два года впервые вижу такой страшный бардак. Просто озверевшая стихия…
Богунов скинул с плеча каменную глыбу.
Мельком взглянул на свои окровавленные, онемевшие на морозе пальцы.
Вытер ладони полой бушлата.
— Классная получается хата. Вы настоящий каменщик, товарищ лейтенант.
— Стараюсь…
Из-под ногтей Шульгина выступала густеющая на ветру черная кровь.
— Не похожи вы на политработника, товарищ лейтенант.
Шульгин откинул со лба заснеженную прядь волос:
— Что, привыкли видеть политработников с бумажными папками, газетами и плакатами. Руки в чернилах, да…
— Да уж привыкли.
Андрей усмехнулся. Не спеша, залепил сырой глиной провалы между камнями.
— Я офицер, а не чиновник. Офицер Советской армии! Это многое значит.
Матиевский подал Шульгину новый камень:
— Слыхали, как же… Офицерская честь и все такое… У офицеров даже суд чести имеется, правда?
Андрей улыбнулся:
— И суд чести тоже есть. Правда, он от партийных собраний ничем не отличается. Я вам скажу, что главный суд чести вот здесь, — Шульгин хлопнул себя по груди.
— Суд собственной совести! Этот суд самый страшный…
Каменная гора выросла Шульгину по грудь. Он махнул рукой:
— Все! Хватит камней… Получилась недурная избушка. Теперь делаем перекрытие.
Богунов достал прочный деревянный сук, который он приготовил еще засветло. Уложил его поверх каменной кладки. Потом солдаты взялись за края плащ палатки, натянули ее поверх перекладины, придавили края камнями, быстро присыпали мокрыми комами земли, прихлопали ладонями. Каменное гнездо получилось на славу.
Матиевский на четвереньках пролез в оставленный проход.
