Орлов тряхнул его за плечо:
— Неужели, правда, с отливом?
Булочка кивнул головой:
— С отливом… Ну, и стал поглядывать на женский пол. Я же холостой мужик, понятное дело. Вскоре знакомлюсь с одной дамой. Назначил ей свидание. Встречаю даму, и глаза на лоб. Прическа у нее пышная с шиньоном, платье какое-то дорогое, руки в перстнях… Просто блеск…
Булочка расправил плечи:
— Ну, ее, конечно, тоже сразил мой костюм. Сами понимаете, с отливом… Стали гулять по Ростову. Сначала по проспектам шатались, потом по бульварам прошлись, потом по глухим переулкам шлялись, потом по каким-то трущобам… Наконец, попадаем в совершенно безлюдное местечко. В аэропорту за оградой березовая рощица. Охраняемая зона. Пришлось, правда, лезть через забор. Чуть штаны не порвал.
Ставский рассмеялся.
Булочка развел руками:
— Зато место оказалось совершенно безлюдное. Стоял только какой-то строительный вагончик с зашторенными окнами, — старшина сладко зажмурил глаза. — Сели мы на сухое бревнышко. Стал я читать лирические стихи про рощу, багряные узоры, звездную пыль. Вы же знаете, как я читаю. С выражением… Потом уже не выдержал, схватил эту даму и свалился с ней на траву…
Орлов неопределенно передернул плечами.
Булочка сокрушенно вздохнул:
— Ну и что?.. Сразу крепко получаю по физиономии… По щекам бьют меня с обеих сторон… Дама моя вскочила разъяренная. Сама не своя… Я сижу на траве в мятом костюме. На нее не гляжу. Вдруг слышу: «Долго мне еще ждать, Владимир Алексеевич?» Оборачиваюсь и вижу, что у моей дамы весь гардероб аккуратно на веточках березовых развешан…
Булочка замолчал.
Ставский нетерпеливо дернул его за рукав:
— Ну, а дальше что?..
Булочка пожал плечами:
— Дальше, конечно, поднял ее на руки, а потом уже… после всего, что случилось, открывается дверь строительного вагончика, выходит какой-то монтажник в спецовке и говорит: «Ну-у, ребята, вы-ы дае-ете!..».
Полковой медик, лейтенант Ставский, содрогнулся, зажал рот руками и чуть было не соскользнул в пропасть.
Булочка подхватил его за локоть.
— Полегче, полегче, дружок. А то будет «ха-ха» на дне пропасти. А вообще, ребята, женюсь я на ней. Аккуратная женщина… Вон как вещи бережет…
Ставский прижался спиной к камням. Облегченно выдохнул:
— Хорошая идея, товарищи офицеры. Предлагаю рассказывать по очереди что-нибудь такое. Увлекательное… Хоть стихи, хоть сказки, можно даже спеть что-нибудь… Потому что если сон ляжет на один глаз, то все…
Булочка согласно кивнул головой. Через мгновение с каменного пятачка над ущельем зазвучала первая песня:
Если вы с обрыва, в голубые дали
Полетите шустро, камни догонять,
Вспомните, что раньше вы так не летали,
И уже, как, видно, вам так не летать.
После небольшой паузы, для вздоха, грянуло с высоты залповое, пороховое:
Как на поле Куликовом
Прокричали кулики,
И в порядке бестолковом
Вышли русские полки.
Как дохнули перегаром —
За версту разит.
Значит, выпито немало —
Будет враг разбит…
Булочка пел манерным растянутым речитативом, с дрожью выпуская воздух в конце каждой фразы. Смиренский подпевал беззвучно. Ставский подрубал каждое слово, спотыкался, проглатывал звуки. Булочка толкнул его локтем:
— Слушай, Пантацид, ну что у тебя за голос? Ты не каркай, ка-ар… ка-ар… Пой, как в опере. Со слезой… Вот так… О-о-о!..
Потом послышался с высоты крепкий голос Орлова, раскатистый, упругий, с треском рвущихся звуков. Он читал любимые отрывки из поэмы Твардовского о Теркине. Читал напористо, горячо, и слова получались кипящими, раскаленными, с дымным запахом гари.
Офицеры стояли крепко обнявшись, и после каждой песни то один, то другой, покачиваясь, сонно валился в сторону пропасти. Едва успевали подхватывать сползающее тело, беспощадно встряхивать, опрокидывая спиной к камням. И вновь с яростью, с пеной изо рта вырывались новые и новые ускользающие из памяти куплеты.
Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбежка любая.
А помирать нам рановато.
Есть у нас еще дома дела!
Старшина, устало кивая головой, сонно бормотал:
— Где мои парашутные стропы? Где мое снаряжение? Все осталось внизу Э-эх… Как жаль! Сейчас привязался бы к скале, или хоть повесился бы… за ногу…
Орлов держал его за ворот, упрямо таращил слипающиеся глаза, продолжал петь, тяжело вздыхая между растянутыми слогами.
Ставский пел что-то свое, невпопад, взмахивая руками и хватаясь за воздух растопыренной пятерней.
Булочка изредка садился на колени, покачивался и тянуло его вниз под ноги, туда, где места хватало только на три пары обуви. Орлов рывком ставил его на ноги, горячо рычал в ухо:
Мне надоело нервничать,
Ведь нервы не сучок.
Я нажимаю ласково
На спусковой крючок…
И Булочка сонно подхватывал песню, улыбаясь застывшими на морозе губами:
И-и хладнокр-ровно тр-расер-ры
По-о во-оздуху летят.
И мы хотим того-о же-е,
Чего-о они хотя-ят…
Он махал кулаком в воздух:
— И мы хотим того-о же-е…
Ставский крепился из последних сил. Но все же ветер, упруго бивший в грудь снежными порывами, казался сильнее. Он раскачивал Ставского все больше и больше, бил спиной о камни и вновь тянул, будто удавкой вниз в пропасть.
Ставский, упрямо улыбаясь, выдавливал из себя, жадно глотая воздух:
А-а помирать на-ам ра-анова-ато.
Е-естъ у на-ас еще до-ома дела-а…
Орлов и Булочка сжали его с обеих сторон:
— Терпи, Глюкоза. Скоро рассветет. Что ж ты не взял спирта медицинского. Мы бы еще и сплясали…
65
На рассвете открылась глазам страшная высота, покрытая толстым слоем неподвижного снега. Исчезли под снежным одеялом рыжие бугры брустверов с черенками саперных лопат. Пропали зеленые пятна плащ-палаток и бронежилетов. Погас под снежной ватой черный, вороненый блеск оружия.
Ровный снег скрыл под собой очертания огневых позиций всех рот полка.
Шульгин услышал сквозь дрему хриплый, надорванный голос Орлова.
