Шульгин застыл в гневе. Он не успел ничего сказать, как рванулся к Касымову сержант Богунов и рывком приподнял грузного пулеметчика над землей. В следующую секунду Касымов ткнулся лицом в землю. Богунов прижал его тело коленом.
— Зарыл бы я тебя здесь, падлюка, — гневно захрипел голос сержанта. — Совсем забурел, а-а?.. Что это тебе?.. Фарш бараний?.. Ты у меня сейчас просечешь…
Солдаты окружили лежащего Касымова.
— Брось, Коля, — сказал потемневший лицом Осенев. — Это же мясник… Он в Ташкенте мясные туши рубил на рынке. Ему что погибшие, что баранина — все едино…
Злобно сопящий Касымов наконец освободился от железной хватки сержанта. На измазанном лице яростно вспыхнули желтые глазки:
— Да пошли вы все, да-а… Умные, да-а? Что им?.. — он махнул в сторону палатки. — Они трупы, да… А Касымов живой… Живой… Зачем Касымову грязные шматки? Какая разница, как зароют, где зароют? Кому легче, да-а?..
— А твоей матери легко будет получить такой фарш? — сказал Шульгин. — И откуда в тебе, Касымов, это?.. Неужели не понимаешь? Ребята головы сложили. Они теперь не просто трупы. Все это теперь вот здесь! — Шульгин хлопнул ладонью по груди. — Понимаешь? Как можно это не уважать…
— Да чурка, она и есть чурка, — рявкнул Богунов. — Разве поймет? Чего ему объяснять?
Касымов вдруг чванливо выпятил толстые губы:
— Ничего, ничего, сержант… На дембель пойдешь, да-а… Тебя в Ташкенте хорошо встретят… На пересылка встретят… Тогда объяснишь, какой такой Касымов чурка…
Богунов рванулся к Касымову ответить на угрозу, но железно повис Осенев на его замахнувшейся руке и поспешил встать между ними лейтенант Шульгин.
— Погорячились, хватит, — строго сказал он, — погибшим стыдно на вас смотреть. Они сверху смотрят на нас. Не забывайте этого… Мы пережили их незаслуженно… И будем теперь материться, драться, морды бить… Уходят лучшие. А худшие остаются…
Шульгин резко отвернулся от возбужденных солдат и направился к обугленным вертолетным останкам, осунувшийся, злой. За ним потянулись солдаты, не поднимая лиц от сырой распаханной пашни.
— Выживает всякое сранье… Это точно! — ворчал за спиной Богунов. — Говенные нигде не тонут… Будут потом лапшу на уши вешать… Как на войне лепили человеческий фарш, а потом немытыми руками тушонку жрали, тьфу-у…
8
Поднялись от пашни вертолеты с узлами мокрых от крови плащ-палаток. Облетели вертушки поле боя в прощальном, траурном круге. Покачали шульгинской группе бортами. Прощай, «шурави»…
И перестала существовать штурмовая группа.
Солдаты шульгинского отряда присоединились к своим взводам. Сам Шульгин отправился искать командира роты.
«Метель» успела прочно окопаться на одной из высот.
На холмах свежевырытой земли блестели ружейным маслом стволы. Пахло гречневой кашей. Сыпался песок с брустверов на зеленые простыни плащ-палаток. И добродушные лица с брустверов приветствовали шульгинских ребят широчайшими улыбками.
— Рады бачить гарних хлопцыв…
— Добро пожаловать к мамочке с папочкой…
— Богунову наше с кисточкой…
Шульгинских ребят хлопали по спинам, трепали за плечи, подталкивали, тянули за вещмешки. Бурно радовались оставшимся в живых. Старались заполучить их в свои вырытые окопы. Многим хотелось удержать у себя Шульгина.
Шульгин обычно не закреплялся ни за одним взводом. Взводные офицеры не могли оторваться от личного состава взводов, а Шульгин, как вольный человек, мог остаться с любой группой. Обычно в боевых порядках он располагался с авангардом или возглавлял группу прикрытия. На привалах он мог остаться в любом окопе и везде принимался, как желанный гость. Сейчас солдаты спорили из-за него, и он не успевал перекинуться словом с одними, как над рыхлым бруствером свисала очередная голова:
— Товарищ лейтенант, вы у нас не были. Посмотрите, уютный окопчик. Не то, что развалюха у этих гробокопателей. Это же совсем безрукие. Кто так роет? Пукнуть негде…
В ответ неслось беззлобное:
— Тоже вырыли срамную ямищу. Берлога медвежья, семь на восемь… Нет уж, товарищ лейтенант, оставайтесь с нами. У нас гостиница… Половички даже имеются, гляньте. Просто люкс…
Шульгин смеялся:
— Точно люкс… Метрополь. Хрустальные люстры. Зеркальные стены. Но я, пожалуй, загляну в Асторию…
Солдаты смеялись. Их лейтенант жил в Ленинграде и видел хорошие гостиницы.
Обстрел уже не беспокоил укрепившуюся роту. Солдаты устраивались на ночлег. Отделывали окопы с удобствами. Стелили на дно прошлогоднюю траву. Собирали сухой хворост для скудного костра. Скрипели ножами о консервную жесть, катились вниз по склону пустые банки. Несло от «Метели» ароматным дымком, пряным запахом русской тушенки и крепким уксусом солдатского пота.
Шульгин остановился в окопе у старослужащих.
Сержант Богунов лично оборудовал огромный окоп на шестерых человек.
Стены окопа чем-то напоминали мебельное бюро. В квадратных нишах лежали гранатные «лимоны», рожки, снаряженные патронами, махорочные пачки боеприпасов. На дне окопа, ровном, утоптанном, лежала плащ-палатка чистой скатертью, без складочки, без единой песчинки. Совершенно по-домашнему. Казалось, присмотрись, найдешь веник с совком в уголке. Солдаты деловито готовили ужин. Спокойно поглядывали по сторонам. Знали, сегодня лейтенанта у них никто не отнимет. Сегодня лейтенант останется с ними.
Сегодня у «стариков» орловской роты, у старослужащих всего файзабадского полка, да, пожалуй, всей сороковой армии и всей Армии Советского Союза был свой собственный и долгожданный праздник.
Сказочная ночь, чем-то похожая на новогоднюю. Ночь настоящего солдатского утешения. Ночь на 27 марта. Только редкий салага не знал, что завтра в Советском Союзе наступал День Приказа. Приказа, который на срочной службе ждут два долгих года, перебирая каждый день, как четки.
Сейчас в это вечернее время во всех округах лихорадочно крутились барабаны военных типографий, отпечатывая скупые и строгие слова последнего в службе сегодняшних «стариков» государственного приказа.
Завтра, конечно, им не читать сокровенные строчки, но в Советском Союзе завтра каждый, кто ранним утром в мирной тишине откроет почтовые ящики, с шорохом развернет газетную бумагу, раскроет полосы свежих газет — «Правды», «Комсомолки», «Труда», или их военной «Звездочки» — сразу уткнется глазами в ровный прямоугольник черного текста на самых видных местах газетных передовиц.
«Приказ Министра Обороны СССР. Приказываю…»
Приказывай, дорогой, приказывай…
Непременно отпустить нас домой…
Вернуть к уставшим от тревоги матерям…
Возвратить к питающим надежды отцам…
