— Федотушка, потише, убьешь ведь…
Все пулеметное железо было утоплено отцом в колодце на дворе. Вечером, лежа на животе, Витяй слышал, как отец протапливает печку, ворочая длинной кочергой и стуча ею по металлической дверце. Незаметно отодвинув занавеску, Витяй увидел в руках у отца погон. Отец повертел его, огладил пальцами, поглядел на полустертую восьмерку и, прежде чем бросить в огонь, со вздохом чуть слышно произнес:
— Осеннее наступление…
— Господи святый… — закрестилась мать.
Глухо лязгнула закрывшаяся металлическая дверца печи.
Утром Коломейцев-старший сам встретил пришедшего к ним, как обычно, с холщовым мешком Серегу.
— Ой, больно, дядя Федот! — ужом завертелся пацан, схваченный за ухо здоровенным гвардейским кулаком.
— Пороть тебя некому!..
Прихрамывая и держа руки сзади пониже спины, на крыльце из-за широченной фигуры отца появился Витяй. Виновато и жалобно посмотрел на друга. Серега все понял: они раскрыты.
— Показывайте место, — глухо и грозно раздалось над головами ребят.
Ехали так же, на проходящем товарняке. Пацаны быстро с ходу влетели на вагонную площадку. Следом пружинисто и привычно запрыгнул Коломейцев-старший — он работал сцепщиком на товарной станции. Когда добрались до поляны, Серега грустно откинул ветки с их тайника. Отец Витяя быстро оглядел «Максим», привычно взялся за кожух.
— Ну-ка, сюда ударь, — бросил взгляд Коломейцев-старший сначала на сапожный молоток в руках Сереги, а затем на пулемет.
После нескольких ударов пулемет легко разъединился на две части.
— Ах вот оно как… — вырвалось одновременно у обоих мальчишек.
Коломейцев бросил на них свирепый взгляд, поднялся, взвалил себе на плечи станок с колесами и всучил пацанам вторую отсоединенную часть:
— За мной тащите.
Они прошагали по лесу до небольшого озерца. Зайдя в камыши, Коломейцев по очереди забросил в воду подальше от берега и сам пулемет, и станок. Витяй и Серега грустно наблюдали, как от их утопленной находки расходятся по воде круги и поднимается взбаламученный со дна торф.
— Кто еще знал?
— Больше никто.
— Забудьте об этом, — сурово произнес отец и пристально посмотрел на ребят. — Ясно?
— Да… — кивнув, понурили головы друзья.
Они возвращались обратно лесом до Карташевки, набрали грибов и вышли к железной дороге уже совершенно в другом, веселом настроении. Причем все втроем поболтали вроде бы ни о чем и в то же время обо всем на свете.
— День добрый, Федот Никифорыч! — приветствовала Коломейцева-старшего бригада маневрового паровоза, стоявшего под парами у самой стрелки.
— Подбросьте до Варшавки, — попросил отец Витяя, поздоровавшись с машинистами.
— Милости просим! — охотно согласились те.
Столь сурово начавшийся день закончился увлекательной поездкой на паровозе. Рассортировав дома грибы, Серега получил в руки корзину с отборными подберезовиками.
— Матери отнеси.
— Спасибо, дядя Федот.
Потом они всей семьей еще долго вечерами чистили и сушили набранные грибы. Витяй вспоминал, что грибные супы мать варила им до следующей весны. И Серега приходил чистить и забрал еще не один мешочек с сушеными грибами, из тех, что они приносили со своих предыдущих поездок в лес…
Воспоминания о доме и детстве как-то незаметно ободрили и успокоили Витяя одновременно. Когда к вечеру Барсуков подал команду к выдвижению, Коломейцев пошагал по лесной тропинке с прочной уверенностью, что они выберутся. Непременно выберутся.
10
Земцов проявил пленку и напечатал фотографии. Был конец июля 1941 года. Немцы взяли небольшую паузу в своем наступлении на этом участке фронта. После боев по реке Великой «бранденбуржцев» расположили в занятом частями вермахта Пскове. Теперь они уже несколько дней квартировали в небольшом особнячке, стоявшем на одной из тихих улочек, за деревянным забором с яблоневым садом под самыми окнами. Видимо, при Советской власти в этом некогда дворянском гнезде располагался дом пионеров или нечто в подобном роде. На дверях висели таблички с названиями всевозможных кружков. Проходя мимо двери, за которой, судя по надписи, располагался кружок любителей фотографии, Земцов вспомнил о катушке с пленкой, отданной им на третий день войны советским офицером-танкистом. Сходил в большую комнату, сплошь завешанную красными вымпелами, барабанами и горнами, — в ней расположился личный состав их подразделения. В углу лежали его советская униформа и снаряжение. Земцов расстегнул нагрудный карман гимнастерки — катушка была на месте. Переложив ее в карман немецкого мундира, в которые пока что обратно переодели «бранденбуржцев», он направился в фотолабораторию. В ней оказалось нетронутым все необходимое для проявки и печати фотографий. Притворив за собой дверь, он принялся за работу.
— У вас недурно получилось, — одобрил Кнапке, вечером разглядывая готовые фотографии.
— Благодарю, — отозвался Земцов. — В молодости увлекался.
Кнапке еще раз перебрал фото, задумчиво потер указательным пальцем кончик носа. Отбросил их на стол и, подводя итог, развел руками:
— Общие планы. Все эти экземпляры советской техники уже в наших руках. С точки зрения разведки — ничего интересного.
Земцов пытливо разглядывал изображенных на фото людей — только вышедшие из боя, стоят на фоне громадного танка, с расстегнутыми воротниками, у кого-то снятые головные уборы. Открытые взгляды, хорошие русские лица.
Понаблюдав, как внимательно разглядывает фотографии Земцов, Кнапке произнес:
— Оставьте снимки себе.
Земцов поднял на него глаза. Произнес чуть иронично:
— Спасибо. Вы чрезвычайно любезны.
Ночью Земцов долго не мог заснуть. Перед глазами у него стояла совсем другая фотография. По известным причинам он сейчас не имел ее с собой. Хотя бережно хранил в своих личных вещах вот уже без малого четверть века. На том фото были запечатлены он и Ольга. Карточка была сделана в Петрограде в конце 1916 года, вскоре после их свадьбы. Он — только что произведенный в очередной чин поручика. Она — снова в платье сестры милосердия. Обычный для столицы империи военного времени снимок. И такой дорогой для них лично…
На военной службе Александр Земцов оказался осенью 1914 года. Как только в военных училищах начался набор на ускоренные четырехмесячные курсы подготовки офицеров, он без колебаний сменил студенческую тужурку на юнкерскую косоворотку. Земцов был принят во Владимирское военное училище, что располагалось в районе Малой и Большой Гребецких улиц Петербургской стороны. В университете ему оставалось отучиться последний год. Уже зимой 1915-го, явившись в увольнение домой в шинели с белыми погонами с алой выпушкой и алым вензелем Великого Князя Владимира Александровича, после чая в родительской квартире на Загородном проспекте, Земцов накинул на плечи свою старую студенческую шинель. Постоял в ней перед зеркалом в прихожей и, усмехнувшись, повесил обратно на крючок.
