До наступления темноты со стороны противника ничего не было видно. Были выставлены наблюдатели, снова получив напоминание немедленно поднимать тревогу, если они заметят что-то подозрительное. Лейтенант Аугст доложил, что справа от него никем не занятая дыра.
Мы растопили плиту, чтобы ночью в блиндаже было хоть какое-то тепло. Командиры взводов получили приказ экономить дрова и жечь их только по необходимости.
Бигге снова прислал жидкий суп и 100 граммов хлеба на человека. Теперь «шока-колы» было только полторы банки. Связисты вышли на линию, порванную артиллерийским огнем.
Наверное, еще не наступила полночь. Снаружи падал снег. Часовой поднял тревогу: «Русские!» Крик подействовал на нас, как удар тока. Мы похватали винтовки и нахлобучили каски. Мгновенно мы выскочили наружу. У самой землянки слышалась стрельба. Рвались гранаты, жужжали рикошеты. Противник перебрался через ручей и штурмовал последний склон. Мои товарищи отчаянно защищались, даже слабые дрались снаружи.
– Герр гауптман, смотрите! Они и сзади!
Быстрый взгляд через плечо показал, что Павеллек не ошибся. Шестеро русских бежали вниз по склону за нашей позицией. Они еще думали, что их не заметили.
Последний пулемет с барабаном патронов внесли прямо в окоп, открыв огонь по приближающемуся врагу. Одним прыжком я оказался у стрелков, выхватил пулемет и крикнул: «Юшко, сюда!»
Он мгновенно понял и прибежал, чтобы уложить пулемет на плечо, крепко держа за сошки, и раздалась первая прицельная очередь. Рат-та-та-та-та, и снова – рат-та-та-та. Они лежали! Я видел, как один еще бежит, остальные лежат.
Теперь мы развернулись на 180° и прочесали склон. А ну, давай! «Иван» этого не ожидал. Те, кто еще мог бежать, исчезли так же неожиданно, как и появились.
Убедившись, что опасность миновала, я позволил всем часовым вернуться в землянки. У нас было восемь раненых и двое убитых. Раненых отнесли в медицинский блиндаж к унтер-офицеру Паулю. Убитых отнесли в пустой окоп.
Павеллек, Неметц и еще двое попробовали удостовериться, сколько нападавших лежит перед нами и за нами. У них еще была задача принести все оружие и патроны убитых вражеских солдат. Когда они вернулись, Павеллек доложил:
– У ручья лежат восемь русских. Мы принесли четыре автомата с патронами, четыре винтовки и шесть гранат. Что до еды, у них было несколько сухарей в сухарных сумках и немного махорки .
Вскоре вернулся Неметц:
– Над нами на склоне пятеро метрах в 20–30 отсюда. Мы принесли три автомата, две винтовки, патроны и четыре гранаты, а еще пару кусков черствого хлеба и немного табаку.
Оружие, патроны, хлеб и табак распределили по взводам. Я убедился, что каждый получил свою долю. Это был скорее символический жест, чем что-либо еще, – я не хотел, чтобы кто-то был обделен.
Как было указано, мои солдаты оставили убитых русских лежать, где лежали. Днем русские не смогут ничего сказать о том, где мы находимся.
Павеллек сказал, что один из врагов, лежавших у ручья, был тяжело ранен. Он по-русски молил нас помочь ему: «Товарищ, у тебя тоже есть мать, помоги!»
Павеллек скрипнул зубами:
– Эта поганая война! Как я ему помогу? Мы сами подыхаем, и я не знаю, что делать со своими ранеными!
Я хорошо понимал моего Юшко. Эти люди вышли с заданием вывести нас из боя. Хотели они того или нет – у них не было выбора, как и у нас и у любого солдата на свете. Бой человека против человека врукопашную обычно кончается смертью. Поговорив с врагом, ты понимаешь, что гуманность к другому не умерла. Симпатия, жалость к этой жалкой твари. Он хотел помочь, но не мог – не дал долг по отношению к своим товарищам. Я попытался поставить себя на место противника. Не нужно было большого воображения, чтобы понять, что изгиб балки, где располагался мой командный пункт, – важная точка обороны. Противник верно рассудил, что центр сопротивления находится здесь. Семеро убитых за прошедшие дни показали, что мы не собираемся сдаваться без боя. Так что ночью двумя штурмовыми группами он попытался достичь того, что не смог сделать днем: первая группа – идущая с фронта – отвлекает нас, а вторая просачивается через незанятый сектор справа от нас. У них почти получилось, но Павеллек, этот славный малый, в последний момент заметил их.
Когда восстановилась связь со штабом гауптмана Краузе, я доложил о ночном штурме и нашей успешной обороне.
27 января 1943 г.
Остаток ночи прошел без происшествий. С первыми рассветными лучами часовые вернулись в свои норы. Печи остыли. Ничто не указывало на то, что в этих норах держат оборону германские солдаты: люди с тяжелым чувством неясности своего будущего и готовые защищаться до последнего. Мы постоянно сменяли друг друга на наблюдательном посту. Беспокойство, как бы нас не взяли врасплох, не давало мне спать. Я знал, что мои товарищи смотрят на меня, и не мог позволить себе проявить слабость. Чувство ответственности держало меня и давало силы не отчаяться. Большую часть времени я проводил с обоими наблюдателями, исследуя местность в бинокль. Я сосчитал мертвых нападавших. Их было пятнадцать. И еще пять лежало на склоне над нами, итого двадцать.
Артиллерия и минометы снова начали концерт. Вскоре телефонную линию снова перебило. Мы снова были предоставлены сами себе. Вскоре после полудня по нам стали стрелять противотанковые пушки с направления балки у Городища. Выстрелы были направлены вдоль позиций на дне долины. Мы лежали тихо, чтобы не выдать себя. Пуля, направленная в наш командный пункт, застряла в боковом ходе. От балки Городища показались солдаты. Они пытались спровоцировать нас на стрельбу. Но мы знали вчерашний приказ: стрелять только при крайней необходимости. Три пули из моей винтовки, не прошедшие мимо цели, заставили остальных повернуть и оставили русских гадать, откуда стреляли.
Мы были наготове, непрерывно осматривая местность. В течение дня обстрел вражеской артиллерии был тяжелым, но неприцельным. Противник не знал, где мы прячемся. Я не верил, что наш блиндаж выдержит прямое попадание. Лучшую защиту от снарядов представляла часть блиндажа, вырытая для этого, с боковым ходом.
После наступления темноты дозорные вышли наружу. После долгого наблюдения из блиндажа мы почти ничего не видели. В печах срочно раздули огонь. При температуре снаружи между –30° и –40° норы за день выстывали быстро. А поскольку мы не могли выйти, мы все быстро замерзали. Но для нас они были жизненно необходимы, без них мы были беззащитны и были во власти погоды. Без своих нор мы не могли оказать и самого слабого сопротивления.
Сегодня у нас был траурный день. В полдень во время противотанкового обстрела в блиндаже справа от меня был смертельно ранен осколком обер-ефрейтор. Он раньше служил в 8-й роте моего старого полка. Павеллек пришел со мной сказать последнее «прощай» своему храброму товарищу. Он замерз, как доска. Мы оставили его лежать на ходе сообщения.
28 января 1943 г.
Я сказал солдатам, что приду к ним утром и проведу у них весь день. Потом мы пройдем по оставшимся землянкам, или, скорее, бункерам. Мы почти не разговаривали; все знали, как серьезно положение. Если только я мог заговорить пустые желудки моих истощенных товарищей. Они несли службу, не ропща.
