"Что же мне делать?" — с беспокойством подумала Катя. На встречу с солдатами она уж никак не рассчитывала. Коли есть солдаты, то, вероятнее всего, есть и офицеры. А это намного хуже. Не благоразумнее ли встать сейчас и, пока новые постояльцы по-настоящему не осмотрелись, покинуть избу? Можно ведь переночевать и в другом месте. В Михайловке, как во всех трактовых деревнях, постояльцев принимают чуть ли не в каждом доме.
Но что-то все-таки ее останавливало. Она лежала, не двигаясь, и ничем не выдавала своего присутствия.
А солдаты заговорили, зачадили цигарками, и Кате показалось, что ничего нет страшного, если она тут и переночует. Вслушиваясь в разговор солдат между собой, Катя кое-что узнала о них: едут они из города, с ними их благородие прапорщик, который завернул на ночевку к местному лавочнику, и слава богу: хоть ночь можно провести без его догляда. Куда ехали солдаты, с какими целями, узнать не удалось. Катя все ждала: а вдруг кто-нибудь проговорится? Но нет, этого не случилось.
Солдаты обогрелись и принялись пить кипяток. Настроение у них, видно, было неважное. Больше молчали. А если переговаривались, то тихо, вполголоса. Припас, которым снабдила своих служак казна, был просто скудный: черный хлеб с отставшей коркой, вонючая кета, подмоченный, с желтыми потеками кусковой сахар.
После ужина солдаты разбрелись: кто на печку — погреть продрогшие кости, кто — на полати, а коекто — на хозяйскую половину: "поточить" зубы о житье-бытье со старухой.
У стола остались двое: пожилой, с искривленной, видимо, после ранения, рукой, и, судя по разговору, его односельчанин — высокий, тощий солдат, весь какой-то угловатый, скрипучий, будто на шарнирах.
Пожилой солдат извлек из кармана гимнастерки измятый уже конверт и чистый листок бумаги с огрызком карандаша, и оба они принялись горевать, что вот-де уезжают неведомо куда, а домой об этом не отписали и теперь жены и дети сочтут их загибшими в сибирском госпитале. Катя поняла, что оба они грамотой не владеют.
— Давайте, дядечки, я вам помогу, — поднимаясь с нар из своего затемненного уголка, сказала она. Солдаты от неожиданности даже вздрогнули.
— Ты отколь, грамотейка-, взялась? Ты не андел ли с небес спустилась невидимо? — засмеялся пожилой.
— Да нет, дядечка, не ангел. Беженка. Иду в город. Лежала вон там в углу. Слышу, вы в затруднении.
А я грамотная, — приветливо поглядывая на солдат, сказала Катя.
— Ну вот и добро! Вот и к шубе рукав, — обрадовался пожилой.
Высокий, тощий солдат был из молчаливых. Он только одобрительно помычал, поглядывая на Катю повеселевшими глазами.
Катя села к столу, придвинула жировик, разгладила ладошкой конверт и лист бумаги.
— Диктуй, дядечка. Слово в слово писать буду.
А завтра в городе опущу ваше письмо в почтовый ящик. Из каких вы мест родом?
— Орловской губернии мы, Мценского уезду.
"Земляки Ивана Сергеевича Тургенева. Хвати, так сыновья его героев из "Записок охотника", — подумала Катя и приготовилась писать.
Пожилой солдат за тяжкие годы службы стал мастаком по части диктовки писем. Строк двадцать убористого почерка нанесла Катя на листок бумаги, перечисляя имена родных и близких, кому направлялись поклоны.
— Живем мы плохо. Просвету не видно, — продолжал диктовать пожилой солдат. — В госпитале с Никитой мы отлежались. Думали, пошлют нас в инвалидную команду. Была у нас надежда освободиться по чистой, да не тут-то было. Сказывали вновь прибывшие, что солдат у царя убывает. Щелкают на фронте нашего брата почем зря. А которые уцелели от противника, мрут от вшей. А болезнь от вшей прозывается тиф.
Упаси бог и святая богородица. А еще прописываем вам, что гонят нас сейчас по Сибирскому тракту, а куда, и сами точно не знаем. Пронюхали все ж, что везут нас на какую-то пристань. Там, сказывают, оголодавшие бабы и ребятишки казенный амбар с хлебом самовольно разнесли. Что же им делать-то в самом-то деле? Неужто помирать голодной смертью? Опаска нас берет: как бы не заставили по своим палить. Ночей не спим, все об этом думаем… Уговор бы какой с ребятами поиметь…
— Это кто такая?! Что ты тут делаешь? — вдруг раздался над Катиной головой громкий голос прапорщика. Как он сумел войти неслышно, дьявол его знает.
Пожилой солдат смолк, вскочил и вытянулся. То же самое проделал и высокий, тощий солдат. Причем, когда он вскакивал, его колени-шарниры захрустели на всю прихожую. Катя скомкала письмо, засунула его за кофточку.
— Солдаты неграмотные. Попросили меня помочь написать им письмо на родину, — спокойно сказала Катя, оставаясь на своем месте и приглядываясь к толстому, полнолицему прапорщику в добротном полушубке с погонами, в новых, еще не разношенных валенках, в папахе, поблескивающей свежей кокардой. От прапорщика несло самогоном.
— Ты почему лезешь к моим солдатам? Что тебе угодно? Или, может быть, хочешь, чтоб я тебя выбросил на мороз?! — крикливо продолжал прапорщик.
— Вы напрасно кричите, господин офицер. Я дочь капитана, погибшего на фронте. Беженка из Риги. Иду в город по поводу пенсии матери. Оказалась на постоялом дворе с вашими солдатами случайно. Если вам так угодно, я сейчас же удалюсь.
Катя произнесла эти слова подчеркнуто твердо, хотя сердце ее колотилось отчаянно.
Прапорщик задержал на ней свой взгляд, на полшага отступил, сказал сдержанно:
— Тем более вам тут делать нечего. Прошу прощения.
— До свидания, господин офицер. До свидания, солдатики. — Катя надела полушубок в рукава и, хотя ее подмывало броситься в дверь бегом, медленно вышла во двор. Выходя, она услышала отборную ругань прапорщика, набросившегося на солдат. "Хорошо, что хоть письмо у меня, а то было бы хуже", — подумала Катя.
Ночь она скоротала на другом постоялом дворе у самого края деревни.
3
До Томска Катя добралась без особых приключений.
Всего лишь два раза она сходила с дороги, чтобы пропустить встречные подводы, показавшиеся ей подозрительными.
Она шла не спеша, зная, что в город лучше всего прийти в потемки. Время ее не подгоняло и голод — тоже. На постоялом дворе ей подвернулся случай произвести небольшой торг: за свой платок, который носила вместо кагане на шее, выменяла у одной бабы полбуханки хлеба и кусочек сала. Это было, по ее понятиям, целое сокровище. Два дня можно не забивать голову заботами о животе.
По городу Катя шла настороженно, прятала лицо в воротник полушубка, цепким взглядом осматривала прохожих. Когда кто-то появлялся позади, чуток сбавляла шаг, пропускала вперед, увеличивала расстояние так, чтоб нельзя было оглядеть ее. Может быть, все эти предосторожности были, и не нужны, но Кате очень хотелось повидаться с Лукьяновыми и Насимовичем, и ради этого стоило поберечь себя.
Войти в подвал Лукьяновых ей было нелегко. У людей горе, тяжкое несчастье, но придумать иного выхода Катя не могла. Тут осталась ее городская одежда, сюда же пан Насимович обещался передать указания, как ей поступать дальше.
