Но Софья и не жалела, что все происходит таким образом. Ведь главное она знала, в главном она была уверена: она любит Алексея и он тоже любит её. А с остальным она не спешила. Её даже радовало то, что впереди у них часы сокровенных бесед, часы не испитого ещё счастья.
Во время обеденной остановки они пошли по песчаному берегу вдоль реки. Было знойно, душно, безветренно. Они шли босиком по воде, оставляя на песке отпечатки своих ног. Это было так приятно, что трудно передать. Жара не казалась изнуряющей, тёплая вода ласкала голые ступни осторожными прикосновениями. Когда за изгибом тальниковых зарослей скрылся костёр, вокруг которого сидели рабочие, Софья взяла Алексея за руку.
– Лохматый ты мой, почему ты ничего не расскажешь о себе? Что у тебя на сердце?
Краюхин поднёс её руку к губам и несколько раз горячо поцеловал. Но сказал он совсем о другом:
– Знаешь, Соня, о чём я сейчас подумал?
– Не знаю, Алёша. Но должен был думать обо мне! – Она pассмеялась и, с озорством заглядывая ему в лицо своими большими близорукими глазами, погрозила пальцем: – Думать об ином я тебе не позволяю.
Он оставался серьёзным и на её шутку даже не улыбнулся.
– Ты знаешь, Соня, если б человек в часы болезни мог почувствовать всю прелесть мира, увидеть краски земли, услышать её звуки, он исцелился бы от любой болезни в самый короткий срок.
– С чего это тебя на философские размышления потянуло? – Она усмехнулась, но втайне была раздосадована тем, что он заговорил не о ней.
– Да ты посмотри, Соня, вокруг. Какая покоряющая сила в природе! Кстати, и о сердце. – Помолчав, он сказал: – У меня, Соня, больше нет сердца…
– Как же ты живёшь, Алёша?
– Сердце моё, Соня, деформировалось. Это не сердце, а просто сгусток желаний. Вот какой я чудной на этом свете! – Краюхин скорчил потешную гримасу.
– Сгусток желаний? Каких желаний, Алёша? – Софья обеспокоенно смотрела на него.
– Точнее сказать, одно желание захватило моё сердце. Ты о нём знаешь…
– Улуюлье?
Краюхин кивнул.
– Ты одержимый, Алёшка! Такие, как ты, никогда не живут спокойно, они всё куда-то идут и идут, лохматые, нечёсаные, упорные и в своём упорстве не щадящие ни себя, ни других…
– Возможно, ты и права, Соня. Я не умею смотреть на себя со стороны.
– А жаль!
– Конечно, жаль! Я вполне допускаю, что выгляжу страшилищем.
– И всё-таки я тебя люблю, люблю, чучело моё таёжное!
Краюхин засмеялся весело и заразительно, а Софья обняла его коричневую от загара шею и крепко поцеловала в губы.
– Хорошо с тобой, Соня! – Он ответил ей таким же крепким поцелуем. – А теперь пойдём, Соня, к лодке. Пора ехать.
– Но почему так скоро, Алёша? Побудем ещё минутку одни. – Софья обиженно и просяще посмотрела ему в глаза.
– Ах, Соня, Соня… – Алексей покорно сел на песок. Софья опустилась рядом.
Обнявшись, они посидели недолго, и Краюхин снова стал торопить:
– И всё-таки, Соня, пора идти.
– Ну, пойдём, если уж тебе не терпится.
– В самом деле не терпится. Интересно, что ты скажешь о ямах.
– А вдруг, Алёша, я не смогу разгадать их?
– Ну что ж, привезём кого-нибудь из профессоров.
Лодка, разрезая продолговатым носом быстрое течение реки, двинулась дальше. Софья сидела напротив Краюхина, наблюдая, как он широким веслом поддевает глыбы воды и сильным толчком подаёт лодку вперёд.
2
На стан к Тунгусскому холму они приплыли в сумерки. Сумерки – самое невыгодное время в тайге. Всё многоцветье природы исчезает в этот час. Тьма, смешавшись с туманом, скрывает очертания берегов и лишает их обычной выразительности. Отдельные деревья и складки земли, придающие местности неповторимость, расплываются, становятся бесформенными.
– Вот это место, Соня, самое прелестное по побережью Таёжной, – сказал Краюхин, когда лодка ткнулась носом в берег.
Софья берёзовым веничком ожесточённо отбивалась от комаров, которые, казалось, кусали только её, и в ответ равнодушно протянула что-то неопределённое.
– Ну, ничего. Вот дождёмся утра, и тогда заговоришь по-другому, – задетый её равнодушием, сказал Краюхин.
От палаток, возле которых приветливо светился костёр, шёл человек. В сумраке он показался Софье огромного роста.
– Кто это прибыл? Кого бог послал? – послышался густой певучий голос.
– Здравствуйте, Марей Гордеич! Ну, как вы тут живёте-можете? – спросил Краюхин.
– О, да это Алексей Корнеич? Здравствуй, Алёша, здравствуй, родной! Давно тебя поджидаем. Миша сегодня на Синее озеро умчался, проведать Улю с докторшей! И всё о тебе толковал. А ты – вот он, сам припожаловал! А ещё кто с тобой, Алёша?
– Нас тут целая артель, Марей Гордеич. Вот Софья Захаровна – специалист из Высокоярска, а это изыскатели, из Мареевки. Будем работать по поискам металлов.
– Знать, добился своего! Ай, молодчина, Алёша! Михаил Семёныч всё утро нынче тебя хвалил. «Вот, говорит, Марей Гордеич, попомни моё слово, а он добьётся своего».
– Люди добились, Марей Гордеич!
– Люди, они чуют, на чьей стороне правда. Ну, проходите, проходите к огню! Сейчас чаевать будем.
Марей взял из рук Софьи её чемодан. Она попыталась остановить его:
– Не беспокойтесь. Я сама донесу.
– А вы бегите скорее к костру. Как дымком хватит, комар сразу отстанет. Дождь, видать, ночью будет, к дождю комар свирепеет.
– В самом деле, Соня, иди: с грузом без тебя справимся. И вы, Марей Гордеич, идите.
Марей и Софья пошли на стан. Краюхин принялся помогать рабочим разгружать лодку.
Только у костра Софья по-настоящему рассмотрела Марея. Она много слышала о нём от Краюхина и готова была встретить человека удивительного и необыкновенного. И её ожидания оправдались. Старик был прост, но эта простота захватывала с первой минуты. Он делал и говорил самое обычное, а всё получалось как-то величественно.
– На минутку встаньте сюда. – Марей осторожно взял Софью под руку и вместе с ней спокойно шагнул в поток густого дыма. Потом он так же спокойно объяснил: – Теперь комар вас обходить будет. Дымком вас обдало. А через полчасика он и вовсе до рассвета уляжется. Чуете, свежинкой от реки потянуло?
– Да, да, посвежело, – сказала Софья.
– Вы тут присядьте, – Марей показал Софье на круглый чурбак, – а я тем часом чайники навешу.
Старик из ведра наполнил водой один чайник, потом другой, поменьше, и повесил их над костром. И опять Софья залюбовалась, глядя на то, как он все это делал: неторопливо, точно, без единого лишнего движения.
