Он уже стоял на кромке высокого берега, с которого открывался вид на прямой плёс реки Таёжной. Течение реки тут как бы замирало. Вода серебрилась, поблёскивала в своём спокойном величии. Крутые берега курчавились роскошными кронами кедров и сосен.
– И чем же знаменито это место? Красотой? Красота сама по себе в наше время, товарищ Лисицын, не самое главное… Польза! Вот в чём собака зарыта! – вставая рядом с Лисицыным, проговорил Хомутников.
– А наш брат, таёжник, любит живописные места! Поглядишь вот на такое местечко, и жить как-то легче становится, – вполне серьёзно сказал Лисицын, подумав про Хомутникова: «Чурбан бесчувственный!»
– Я согласна с вами, товарищ Лисицын! – поддержала его Соловушкина. – В самом деле, чудесная долина, Никандр Николаевич!
– Понятно, есть доля прелести, – уступил Хомутников.
– А польза этого места такая – скот сюда ходит, – сказал Лисицын. – Вот видите, в берегах промоины. По ним скот спускается к реке, пьёт воду, купается. Берега тут плотные, песчаные, нет ни водоворотов, ни ям.
– Скот, говорите?! А что, разве тут поблизости есть населённые пункты? – спросил Хомутников.
– Ближе Мареевки никаких селений нету. А скот ходит наш, таёжный! Да вон, смотрите на ту сторону, идёт как раз стадо на водопой.
Соловушкина, Хомутников и рабочие устремили глаза на противоположный берег. По тропе в промоине спускались к реке лоси. Вначале виднелись только их головы, потом показались спины, наконец первый лось вышел к воде.
– Смотрите, их сколько! Ах, какие красавцы! – воскликнула Соловушкина, всплеснув маленькими ручками.
Хомутников принялся считать зверей:
– Один, два… пять… восемь… десять… пятнадцать… семнадцать! В самом деле – целое стадо!
Лоси выстроились в ряд, пили воду. Должно быть, до них доносился людской говор. Они вскидывали головы, прислушивались, раздували ноздри.
– И много их тут водится, товарищ Лисицын? – спросил Хомутников.
– По моим подсчётам, только в Синеозёрской тайге голов триста – триста пятьдесят. Нынче обещают нам дать лицензию на отстрел двадцати скотин.
– Вот это рентабельное дело! – с восхищением сказал Хомутников. – А без лицензии не убивают?
– В войну случалось. Теперь не слышно. Да и бережём мы тайгу. Охотники у нас круглый год дежурство несут. Я тут с дочкой почти безвыездно…
Разговор о лосях затянулся. Соловушкина наперебой с Хомутниковым расспрашивали Лисицына о повадках зверей, о кормах, о способах охоты на них. Лисицын на все вопросы отвечал подробно и с таким знанием, которое приобретается долголетним опытом.
Охотник чувствовал, что лосиное стадо произвело большое впечатление на лесоустроителей. «Ну-ну, походите, поглядите на таёжную живность, может быть, ваше жестокосердие пообмякнет малость», – думал он.
Поразмыслив про себя, куда теперь выгоднее вести лесоустроителей, чтобы впечатление от Синеозёрской тайги не ослабло, Лисицын взял направление на ягодники.
Западная обочина кедрового массива представляла собой тоже своеобразное чудо природы. Местность здесь становилась всхолмленной, кедровник редел, чаще появлялись сосны, кое-где попадались берёзовые островки. Широкие поляны между деревьев, особенно склоны холмов, были заняты ягодниками. На обочину синеозёрского кедровника слетались стаи птиц, сбегались звери, и невесть сколько их собиралось сюда на щедрую, сытную кормёжку!
Пока шли к ягодникам, снова встретили лосей. Звери паслись на полянке, поросшей мшаником. Склонив свои ветвистые рога, они толстыми мягкими губами выискивали растения и бережно выщипывали их.
Увидев людей, звери подняли головы, встрепенулись в испуге, но, словно почуяв, что люди не таят против них ничего дурного, опять опустили головы.
– Смотрите, Никандр Николаевич, пасутся себе, и хоть бы что! Смирный зверь в синеозёрских лесах! – удивлялась Соловушкина.
– А отчего ему беспокоиться? Он тут дома, обжился, присмотрелся. Знает, что завсяк просто его никто не тронет. Мы тут без надобности выстрела лишнего не делаем. Зачем? Зверь и птица существа нерьвенные. Они хоть бессловесные, а за покой добром человеку платят. Вот возьмите, к примеру, птицу. – Лисицын на миг приостановился, не желая упускать случая для полезного разговора с лесоустроителями. – Сидит она, сердешная, на яйцах, весь жар своего тела отдаёт потомству, и вдруг поблизости: «Трах! Бух!» Она пугается, взлетает. А яички тем временем стынут. А тут, глядишь, и хищник начеку. Подойдёт время потомство ей выводить, а у ней, у сердешной, в гнезде почти ничего не осталось. Кому потеря? Не только птице – перво-наперво убыток человеку. Тишина и порядок, товарищи лесные устроители, в тайге нужны не меньше, чем в населённом пункте…
– Послушай, товарищ Лисицын, как вы отстрел лося производите? Какой попадётся или ещё как? – заинтересовался Хомутников.
– Нет, дорогой товарищ, не какой попадётся, а какой нам нужен: тот, что постарее годами, поболее весом, – заметно воодушевляясь, продолжал Лисицын. – И учти, в моей бригаде такой порядок: забивать зверя в одиночку, чтобы стада поблизости и не было. Лось – чувственный зверь, он переживает пальбу так, что аж весь дрожмя дрожит. А ведь охотник – человек, он не истязатель какой-то, ему мучения живой жизни, хоть бы птичьей или звериной, ни к чему! Я сам как приучился? Бью сразу наповал. Этому и дочку свою обучил, этого от всей бригады требую. Вот оно какое дело!..
– Ишь какие у вас премудрости! – воскликнул Хомутников, увлечённый рассказом.
– А без премудрости и дела нет! Хвати любое занятье – во всём так! А тайга, – Лисицын разбросил руки, обвёл ими круг, – она, товарищи начальники, жизни от человека требует, от самых юных годов до гробовой доски.
– Правильно говоришь, товарищ Лисицын. Тайга – это свой мир. Его и знать надо и понимать надо. Вы, видать, немало в этом преуспели, – искренне изумлённая хозяйскими рассуждениями Лисицына, сказала Соловушкина.
– Ну, есть знатоки похлеще меня… – Лисицын сказал это и задумался: «А кто похлеще-то? Разве Марей Гордеич только».
Вдруг Соловушкина остановилась, схватила шедшего впереди неё Лисицына за рукав рубахи, спросила:
– А что там краснеет?
– Брусника, товарищ Соловушкина.
– Брусника? Боже мой, как её много.
И правда, по склонам холмов брусники было столько, что земля краснела от неё. Казалось, что кто-то расстелил здесь зелёно-красный ковёр и вот не убирает его, пока не подивятся пришлые люди.
Чем гуще становился брусничник, тем чаще выпархивали из него птицы. Рябчики взмывали ввысь быстро, крылья их свистели в воздухе. Они пролетали всего лишь сорок – пятьдесят шагов и садились то на берёзу, то на пихту. Деревья покрывались серыми пятнами. Тетерева взлетали с хлопаньем крыльев и падали снова на землю, как брошенные камни. Тяжело, с сильным шумом поднимались грузные глухари. Сторожкие птицы разлетались вокруг и вскоре чернели на сухих вершинах кедров и сосен.
