– Вас начнём лечить, Марей Гордеич, а потом сплавщиков лекарствами снабжать будем.
– Душевно благодарен вам. В жизни редко приходилось мне бывать у докторов, чаще всего сам себе доктором был, – задумчиво произнёс старик.
– Знобит вас? – спросила Анастасия Фёдоровна.
– Временами.
– Пройдёмте в помещение, я выслушаю вас, – Анастасия Фёдоровна взяла портфель – там лежал стетоскоп.
Марей и Анастасия Фёдоровна долго не появлялись. Рыба почти сварилась, и Ульяна сдвинула котёл с большого огня. Чайник с кипятком булькал, урчал, постукивал крышкой, как живой. Костёр изредка потрескивал, разбрасывая пахучий смолевой дымок. Галушко щурил глаза от дыма и наконец тихо задремал, свесив голову. Лисицын, вытягивая, как журавль, худощавые ноги, направился к реке. Там, склонившись над самой водой, росла смородина. Он вернулся с пучком смородиновых веток.
– Подбрось-ка, Уля, в чайник для запашка, – сказал он вполголоса, боясь нарушить покой фельдшера.
Ульяна взяла смородинник, отделила одну веточку, с хрустом изломала её на мелкие кусочки и бросила в чайник. Потом она принялась перетирать полотенцем посуду, стоявшую на полке под навесом.
Лисицын нетерпеливо поглядывал на дверь избушки, на спящего Галушко. Охотник вставал, садился, опять вставал, поправлял костёр, хотя в огне уже надобности не было. Наконец терпение его иссякло. Он подошёл к двери избушки, прислушался. Ну, так и есть: Марей что-то увлечённо рассказывал докторше о Синем озере! Лисицыну стало даже обидно. Он легонько постучал в дверь и, не дожидаясь, когда отзовутся, сказал:
– Кушать пожалуйте! Рыба готова, чай поспел.
– Идём, идём! – послышался голос Анастасии Фёдоровны.
Галушко очнулся и сконфуженно посматривал на Ульяну. От резкого толчка дверь избушки пронзительно взвизгнула, и оттуда вышла Анастасия Фёдоровна.
– Что у него? – привычным тоном спросил Галушко.
– Грипп, и очень затяжной… Нужно побыстрее перевезти Марея Гордеича в село, – сказала Анастасия Фёдоровна, подойдя к Лисицыну.
– Я давно ему об этом толкую. Там и доктор и больница, да не сразу его уломаешь.
– А что, Михаил Семёныч, вы могли бы сводить меня на Синее озеро? – вдруг, меняя разговор, спросила Анастасия Фёдоровна.
Лисицын растерялся. «Уж не думает ли она начать какие-нибудь поиски на манер Алёши? Опередит парня, и тогда всё пропало», – пронеслось у него в мыслях. Он задержался с ответом, обдумывая, как лучше поступить в этом случае.
– Я проведу вас к Синему озеру, – заметив колебания отца, предложила Ульяна.
– А что вас, извиняюсь, на Синее озеро потянуло? – скрывая под смешком тревогу, спросил Лисицын, подумав: «Неужели старик что-нибудь лишнее мог сказать?»
– Горячие ключи.
– Вон оно что! – с облегчением воскликнул Лисицын. – Нашу лечебницу от ревматизма захотели посмотреть? Доброе дело!
– Вы слышали об этих ключах, Демьян Романыч? – Анастасия Фёдоровна взглянула на фельдшера.
Галушко широко раскинул руки, закрыл глаза, и длинные усы его затряслись от смеха.
– А вы… вы их больше слушайте, они-то, охотнички, наврут вам с три короба. Горячие ключи!..
Лисицын сдвинул шапку набекрень, скосив глаза, неприязненно посмотрел на Галушко, грубовато сказал:
– Ты знаешь что, гражданин хороший, охотников не хули. Ты в нашем деле такой же тумак, как мы в твоём.
Анастасия Фёдоровна видела, что Лисицын задет до глубины души.
– А вы, Михаил Семёныч, не сердитесь на него. Уж такой он Фома-неверующий.
Ульяна скомандовала:
– Иди, тятя, неси скамейку. Перепреет рыба!
Лисицын пошёл в избушку, виновато поглядывая на Анастасию Фёдоровну и уже раскаиваясь за свои резкие слова, сказанные фельдшеру.
3
Тайга наливалась соками жизни. Гривы и косогоры покрывались травой. На черёмуховых и рябиновых кустах зеленела нежная листва. По шершавым стволам сосен, пихт и кедров текли струйки пахучей смолы. Воздух был насыщен запахом молодой земли: из логов, размытых ручьями, тянуло пресной сыростью суглинка, ранние цветы, пробившиеся у кореньев редких берёзок, источали приторную сладость, полусгнивший валежник испарял настой плесени, смоль разбрасывала щекотавшую ноздри горечь. Струйки свежего ветерка незримо перемешивали эти запахи, солнце согревало их, и они рассеивались по тайге терпким теплом весны.
Где-то в голубой выси неба над лесом плакал лебедь, оглашая тайгу своим надрывным зовом. Но здесь, на земле, никто не хотел внимать его тоскливой песне. Прячась в ветвях, дрозды, синицы, иволги, чечётки, рябчики, кедровки весело свистели, трещали, рассыпали дробь с такой яростью, будто хотели перекричать друг друга.
В этот лучистый день, радостно сиявший над омытой дождями тайгой, Анастасия Фёдоровна шла с Ульяной к Синему озеру. Ульяна шагала впереди, Анастасия Фёдоровна – вслед за ней. Она жила во власти запахов и звуков, чувствовала, как пробуждённая солнцем земля будоражит её кровь, наполняет душу неясным беспокойством. На плече Ульяны висело двуствольное ружьё, на спине – мешок с провиантом. Девушка была опоясана широким кожаным патронташем. Она шагала легко, свободно. Колоды и кочки она перепрыгивала без всякого напряжения, чуть взмахивая руками. Это движение гибких рук девушки всякий раз напоминало Анастасии Фёдоровне взмах крыльев птицы при взлёте. Во всей фигуре Ульяны, в её манере держать голову слегка приподнятой было что-то стремительное, как у ласточки, поднявшейся в просторы неба.
Они без умолку разговаривали. Часто оглядываясь, чтобы увидеть внимательное лицо и пытливые глаза Анастасии Фёдоровны, Ульяна рассказывала:
– А уж как радостно бывает возвращаться домой! Помню, один раз шла я из тайги с зимней охоты. Было это в начале марта. Под ногами свежий снежок, птички выпорхнули откуда-то из сугробов и трезвонили над головой. Солнце только поднялось. Подхожу к Мареевке и слышу: петухи поют, коровы мычат, повизгивают двери домов, на зерновом дворе гудит молотилка, перекликаются женщины… Ветерок тянет со стороны деревни, и я чую, как пахнет дымом, горячим хлебом и теплом домашним. И так мне от всего этого стало хорошо, радостно, что я живу, вижу солнце, землю, лес!.. Не помню, в какую минуту это случилось, а только залилась я песней. Так и по деревне прошла, с песней в свой дом вступила. Мама смотрит на меня, смеётся: «Ты что, Ульянушка, в такой радости? Или соболей добыла?» А у меня тогда, по правде сказать, и охота-то не очень удачной была.
Ульяна задумчиво помолчала, придерживая гибкую ветку крушины, передала её в руки Анастасии Фёдоровны, говоря:
– Глаза берегите. У нас один охотник выстегнул себе глаз вот такой веткой.
Анастасия Фёдоровна приняла ветку, а Ульяна продолжала:
