– Внуков проделки. Пусть, говорят, дедушка, знают все, какой ты у нас герой.
– А где же ваше семейство? – спросил Максим. – Пусто в доме.
– На работе все. Как раз нынче подкормку льна производим. За домом доглядывает сноха – жена старшего сына. Сам я уж пять лет как овдовел.
– А внуки, Мирон Степаныч? И их что-то не слышно, – заметил Артём.
– Я велю, Артек Матвеич, и внуков на поля возить. Не для работы, конечно, а так, чтоб с малолетства к нашему крестьянскому труду приглядывались и полевым воздухом дышали. Мой-то родитель чуть не с пелёнок меня на пашню возил.
– Правильно делаешь, Мирон Степаныч! – опять горячо воскликнул Артём.
– Верю я, Артём, что вырастут у Мирона Степановича внуки настоящими земледельцами, – сказал Максим, продолжая осматривать строгое убранство дома Деговых.
– А как же иначе, Максим Матвеич! Нам крестьянское занятие от дедов и прадедов перешло. И любить мы его должны пуще всего на свете. Я сам-то про себя иной раз так думаю: не было б для меня кары большей, чем оторвать от земли. Погиб бы я без крестьянской работы, как рыба на берегу. Ксюша! Ксюша! – вдруг громко позвал Дегов.
В дверях появилась миловидная женщина в ситцевом опрятном платье, в фартуке, повязанная платком. Она поздоровалась с Максимом лёгким наклоном головы и обратилась к Дегову:
– Вы звали меня, папаша?
– Звал, Ксюша. Ладно ли, что мы гостей одними речами потчуем? – добродушно усмехаясь, спросил Дегов.
Максим понял, что Ксюша и есть жена старшего сына Дегова и что порядок и чистота в этом доме созданы её заботливыми руками. «Какая прилежная», – подумал он.
– Проходите, папаша, – сказала она, – всё на столе. – И пригласила Артёма: – Проходите, Артём Матвеич, проходите с товарищем.
– Это, Ксения Платоновна, не товарищ, а мой родной брат – Максим Матвеевич.
– А я сразу поняла, – улыбнулась Ксюша, – что вы не чужие, только спросить постеснялась.
Когда братья сели за стол вместе с Деговым, Максим вспомнил о споре, происходившем во дворе сельсовета.
– Спор этот не новый, Максим Матвеич, – начал рассказывать Дегов. – До колхозной жизни мы с Михайлой Лисицыным были в такой дружбе, что водой не разольёшь. А теперь вот как сойдёмся вместе, так и пошло!.. Я – слово, он – два, я – десять, он – двадцать! Ещё такой человек на свете не живёт, который его мог бы переговорить. Да не слова, а дело красит человека.
– На язык Лисицын остёр, это верно, Мирон Степаныч, а только и дела у него неплохи. Немалую он прибыль даёт колхозу своим промыслом, – сказал Артём.
– Звону больше того, Артём Матвеич. Любит Михайло на кустах таёжную живность подсчитывать. А ей, живности-то, соли на хвост не насыплешь. Орехи и ягоды не уродились, она вспорхнула с дерева – только её и видели. Я и сам охотой пробовал заниматься, да, слава богу, не успела она меня затянуть навечно.
– Недороды, милейший Мирон Степаныч, и в сельском хозяйстве, к сожалению, бывают, – покачал головой Артём.
– Согласен. А только я смотрю на дело, Артём Матвеич, так: если власть над землёй твоя – всегда своё возьмёшь. Вспомни-ка, какая в прошлом году сухая весна была, а я обещал по шесть центнеров семян и по двадцать семь центнеров тресты с гектара снять – и снял!
– Теперь, Мирон Степаныч, дело прошлое, могу сознаться – вся душа у меня за тебя изболелась. Думал я, не вытянешь своего обязательства. Секретарь обкома Ефремов как-то позвонил, спрашивает: «Как Дегов?» – «Шатается, говорю, Иван Фёдорович!»
– Работал до упаду, Артём Матвеич. Сам не спал и другим отдыха не давал. Три раза только прикатывание острорёбрым катком по посевам проводил, чтоб прошёл через сухую корку земли воздух к проросткам.
Дегов, что называется, сел на любимого конька. Он принялся подробно рассказывать братьям о всех трудностях, которые пришлось преодолеть, чтобы наконец получить высокий урожай.
Максим слушал Дегова с большим вниманием. Он слабо представлял, как выращивается лён. Артём хотя и знал технологию льноводства и всё, что пришлось пережить и перечувствовать Дегову, но так любил и почитал его, что слушал рассказ старика с тем наслаждением, с каким слушают любимую песню, если даже её исполняют в сотый раз.
Артём смотрел на Дегова ласковыми внимательными глазами, и сухощавое смуглое лицо его становилось то строгим и сосредоточенным, то задумчивым, то сердитым, то озарялось сдержанной, умной улыбкой.
Пока говорил Дегов, Артём не произнёс ни одного слова, но и без этого, лишь по выражению лица Максим мог понять мысли и чувства, которые владели братом. Когда Дегов закончил свой рассказ, Артём, сидевший напротив Максима, оживлённо заговорил:
– Чем не повесть, Максим? Тут один писатель приезжал из Высокоярска записать рассказы Мирона Степаныча. Обещал в областном альманахе опубликовать. Ждём. Пока что нету.
– Ты бы ему, писателю-то, лучше посоветовал лето на полях вместе с Мироном Степановичем поработать.
– Предлагал. «Не могу, говорит, творческие планы не позволяют». Вот как альманах появится, обяжу всех секретарей партийных организаций читку на полях с колхозниками провести. Пусть опыт перенимают. А тебя, Максим, по-братски прошу заинтересоваться в обкоме моей докладной.
– Докладной? О чём?
– На имя Ефремова докладную записку написал. Ставлю вопрос о подъёме сельского хозяйства Улуюлья. Прошу триста семей переселенцев, опытную льноводческую станцию, одну МТС, льномолотильные и льнотеребильные машины.
– Ещё бы, Артём Матвеич, минеральных удобрений попросить. Хороша для наших земель аммиачная селитра, – вставил Дегов.
– И об этом в докладной есть.
– Насчёт переселенцев и машин – это ты совершенно правильно. А где ты думаешь переселенцев размещать?
– Сначала у меня была мысль разместить их по разным колхозам, а теперь я склоняюсь к тому, чтобы отвести им целиком долину возле Синего озера.
– А не столкнутся здесь интересы сельского хозяйства с интересами охотников и рыбаков?
– Возможно, и столкнутся. Я думаю, победит то, что более жизненно и перспективно. Охотников у нас десятки, а земледельцев – тысячи, – сказал Артём.
– Ну, видишь ли, это решение чисто механическое. – Максим задумался. – А нельзя ли всё увязать?
Проговорили до полуночи. Расставаясь, условились встретиться утром. Дегов пригласил Строговых поехать с ним посмотреть посевы на полях и побеседовать с колхозниками на стане.
Глава девятая
1
Максим сидел в своём кабинете – просторной угловой комнате на третьем этаже здания обкома партии. В раскрытое окно ночной ветерок приносил через десятки уснувших кварталов свежесть полей и запахи молодых трав. Горизонт был подёрнут лёгким багрянцем. Стоял тот час, когда кончалась короткая ночь и начиналось длинное летнее утро.
