— Иванцов, вызывай Гвоздику!
Женька кинулся обратно к камню, где оставил мальчишку, шепнул ему:
— Терпи!
Взвалил его на спину и, пригнувшись, бросился выше, в горы. Гремели автоматные очереди, и звенел тонкий мальчишеский голос:
— Гвоздика, Гвоздика, я Седьмой. Напали духи, до пяти человек, у нас один трехсотый. Гвоздика, Гвоздика, я Седьмой.
Потом Женька и сам долго удивлялся, как в кромешной темноте, прыгая с камня на камень, он умудрился не сломать себе шею. Наверное, проснулись гены предков-таежников, добывающих в тайге зверя, живущих охотой. А может быть, опасность обострила все чувства, заставила превратиться в дикое животное, спасение которого зависит только лишь от быстроты и ловкости ног, остроты зрения и слуха. А может быть, Божья Матерь, чей лик он видел в раннем детстве, распростерла над ним свою ладонь, оберегая от смерти. Только через час он решил сделать короткий привал. Алик уже не стонал и не плакал, он был без сознания. Женька осторожно положил его на землю, осторожно снял окровавленные брюки. Пуля прошила левую ногу. Рана кровоточила… Женька с тоской вспомнил об оставленных в машине медикаментах. Он снял с себя футболку, порадовался про себя, что она из хлопка. Разорвал ее на ленты, помочился на оставшийся кусок тряпки. Потом вытащил из автоматного рожка патрон, зубами раскачал и вытащил пулю. Высыпал порох на края раны, перекрестился и поднес зажженную спичку. Тут же мокрой тяпкой прихлопнул вспыхнувший порох. Мальчик закричал от боли. Женька ладонью закрыл ему рот, чувствуя, как острые зубы вцепились ему в пальцы. Торопясь и оглядываясь по сторонам, он перевязал рану и, взвалив мальчика на плечи, бросился в темноту. Он падал и поднимался, колючки раздирали его тело. С каждым шагом ноша становилась все тяжелее и тяжелее. Поняв, что не донесет мальчика, бросил автомат. Несколько раз Женька прикладывал ухо к его груди, прислушиваясь к тому, бьется ли сердце.
Натолкнувшись на ручей, он упал на колени и долго пил ледяную воду. Потом, намочив ладонь, обтер мальчику лицо, попытался влить ему несколько капель в рот сквозь стиснутые зубы.
Небо начинало сереть, когда он вышел к аулу. Он и сам не понимал, что помогло ему добраться до дома, не заблудиться и не сорваться в пропасть — случай, везение или инстинкт загнанного зверя, по следу которого идут охотничьи собаки. Женька занес мальчика в свою каморку, положил на кровать. Андрей дернулся, вскочил с дивана:
— Цто, цто слуцилось? Цто с пацаном, где Шамиль?
Не отвечая, Женька сгреб со стола буханку хлеба, несколько луковиц, спички. Андрей дрожащими руками раздевал Алика, ощупывал его тело, причитал:
— Ахмед тебя убьет!
Женька крикнул:
— Заткнись! — Потом добавил: — С пацаном все в порядке, жить будет, рану я продезинфицировал. Шамиля больше нет. Попали в засаду. Ему снесло полбашки. — Уже у порога бросил старику: — Скажи, меня пусть не ищет, моей вины в этом нет. Пусть лучше занимается мальчишкой. Мне из-за него и так обратной дороги к своим нет.
Выскочил в серый рассвет и рванул в горы. Потревоженные собаки проводили его громким лаем. До позднего вечера Женька просидел в расщелине скалы рядом с домом Усмановых. Сверху он хорошо видел снующих по двору женщин. Марьям что-то кричала Ахмеду, прижимая к груди руки. Через несколько минут после того, как он залег в своем убежище, Андрей, поддерживая под руку, привел старую Зуру. Она была известна тем, что лечила болезни, заговаривала зубную боль, вправляла вывихи.
Пока его никто не собирался искать, но на всякий случай он достал из кармана начатую пачку сигарет, выпотрошил табак и, поднявшись выше, присыпал свои следы. Женька, конечно, понимал, что это все ерунда. Люди, всю жизнь живущие в горах, если захотят, сразу отыщут его. С величайшим сожалением он вспоминал брошенный автомат. Оружие во все времена давало человеку чувство уверенности и защищенности.
Ближе к вечеру, когда уже навалились сумерки, он двинулся в путь. Куда и зачем идет, он не знал. Нужно было просто выйти к людям, попытаться раздобыть какие-нибудь документы, а потом выбраться из Чечни. Возвращаться в часть было нельзя. Как объяснить особистам, почему в твоем автомате не оказалось патронов? Почему не оказал сопротивления? Почему полгода не пытался бежать? Да и во вчерашней перестрелке он ведь стрелял по своим, кого-то ранил, ехал в одной машине с бандитом, по сути, помогал ему и выполнял его приказы. Как ни крути, верный трибунал, сколько лет ему дадут — пять, десять, пятнадцать?
Он старался идти, выбирая самые глухие места, уже заросшие травой тропы. Днем отдыхал, прячась от чужих глаз, ночью шел, ориентируясь по звездам. На третий день он вышел к дороге. Хотелось есть и пить. Буханка хлеба и лук были давно съедены. Он решил плюнуть на все и выйти к людям. Через десять или пятнадцать минут его обогнал армейский «Урал» с тентованым кузовом и эмблемой ВВ на дверце кабины. Машина резко затормозила, подняв облако пыли. Из кабины выскочил молодой лейтенант в пятнистой форме. Женьке в спину уперся ствол автомата, оглянувшись, он увидел за своей спиной двоих контрактников.
Везли его недолго. Минут через 20–30 дорога свернула в сторону, проехали один блокпост, потом другой. Машину не проверяли. Лейтенант из окна показывал равнодушным солдатам пропуск с красной полосой, и ехали дальше. На последнем блоке, подтянувшись на руках, в кузов заглянул какой-то военный в грязном камуфляже и черной косынке на голове. Женька знал, что их носят те, кто воевал уже не на одной войне. Военный внимательно посмотрел на съежившегося на грязном полу Женьку и, потянувшись через борт, приподнял за волосы его голову.
— А это какой породы зверь?
— Да, наверное, волчьей, товарищ майор, другие здесь не водятся.
Майор еще раз посмотрел Женьке в лицо, отпустил его волосы и спрыгнул на землю.
— Лейтенант, — крикнул он, брезгливо вытирая ладонь о собственную куртку. — Твоего пассажира вечером ко мне, на беседу. Я с прогулки вернусь, лично им займусь.
Через несколько минут потянуло дымком, запахом подгоревшей каши. «Урал» въехал на территорию воинской части. По репликам солдат Женька понял, что это был ОПОН — отдельный полк особого назначения.
Когда, подчиняясь команде, он спрыгнул на землю, его еще раз обыскали, уткнув лицом в деревянный борт грузовика.
Потом приказали раздеться до трусов, вывернули карманы, отобрали шнурки и брючный ремень. Лейтенант передал его какому-то прапорщику, который молча и быстро осмотрел его руки и плечи, нет ли на них синяков от приклада автомата, пулевых или осколочных шрамов. Потом долго рассматривал его ладони, даже понюхал их. Махнул рукой, что-то вполголоса сказал подскочившему к нему солдату, и тот повел Женьку в сторону от палаток и строений, где на столбе висела табличка «Стой! Опасная зона. Часовой стреляет без предупреждения».
На корточках сидел часовой с широким скуластым лицом. Он был раздет на пояса, пятнистая куртка валялась на земле, автомат со сдвоенными магазинами лежал рядом. На брезентовом ремне с широкой солдатской пряжкой вместо штык-ножа болтался широкий нож устрашающих размеров. Часовой, примерно одного возраста с Женькой, неторопливо курил, как бы нехотя выпуская изо рта и носа струйки дыма. Конвоир остановился рядом, достал сигарету, жестом попросил прикурить. Перекинулся с часовым парой фраз, назвав его Ильдаром. Все это время Женька стоял рядом, с руками за спиной. Докурив, контрактник толкнул Женьку в спину, в сторону листов ржавой жести, валявшихся чуть в стороне. Приказал часовому:
