На улице горели фонари, звенели цикады, радостно смеялись девушки. Поезд опаздывал на три часа. Чтобы скоротать время и не сидеть в провонявшем зале ожидания, Олег присел за столик привокзального ресторанчика. Тут же подошли три девушки, попросили разрешения присесть. Близость и доступность женского тела возбуждали, выпитое спиртное притупило чувство опасности, Воронцов заказал водки, конфет, шампанского. Очень захотелось оказаться в чистой постели с какой-нибудь из этих девчонок. Захотелось, чтобы рядом было нежное душистое тело, чтобы ничего не нужно было объяснять или говорить. Чтобы руки и губы сами делали то, что им хочется, трогали, гладили, целовали. Олег не заметил, как после первой рюмки водки его повело в сторону.
— Ну, кажется, готов офицерик, — протянула одна из девиц.
— Ленка, бери его под руку, пока окончательно не расклеился. Не забудь бутылку, еще пригодится сегодня.
Положив руки Воронцова себе на плечи и обхватив его за талию, девушки поволокли почти бесчувственное тело за железнодорожные пути. Толстый немолодой милиционер проводил их безучастным взглядом и отвернулся. Его это не касалось. На соседней улице строился его дом, и, обращая внимание на всякие мелочи, он вряд ли бы успел построить хотя бы фундамент.
В привокзальном парке две девицы выворачивали карманы Воронцова, переворачивая бесчувственное тело, как мешок картошки. Третья выкидывала из сумки его вещи. Белобрысая Галка нащупала во внутреннем кармане пачку денег, удостоверение личности. Сунула деньги в карман, документы швырнула на землю. Самая молодая из всех, Ленка, достала из сумки свернутую тельняшку, из нее выпала коробочка с медалью.
Девицы ушли, забрав только деньги. Отравленное клофелином тело осталось лежать на желтеющей траве.
…Воронцов шел по минному полю к корчившемуся от боли окровавленному мальчишке. Его ноги были налиты пудовой усталостью, но он шел и шел, видя перед собой только умирающего ребенка. Неожиданно мальчишка повернулся к нему лицом, и Олег увидел перед собой смеющееся лицо Сологуба. Старшина медленно подносил ко рту кольцо гранаты. «Не надо, Игорь!» — закричал Воронцов, чувствуя, что мозг его разлетается на тысячи осколков.
Утром Воронцова нашли путевые рабочие. Капитан лежал на животе, будто что-то закрывая своим телом. На желтой траве подбитой стаей валялись разбросанные письма. Каплей крови рдела втоптанная в землю красная колодка медали.
ШТУРМ
В начале января 1995 года федеральные войска вели ожесточенные бои за железнодорожный вокзал Грозного и прилегающие к нему дома. Батальон морской пехоты целую неделю штурмовал депо и близлежащие пятиэтажки. Грозный горел, дома зияли пустыми глазницами выбитых окон, почерневшие от огня деревья тянули к небу обожженные ветки. Черные снежинки копоти от горящих цистерн опадали на свежий снег, превращая его в грязную серую кашу.
Здание вокзала и часть депо в течение недели семь раз переходили из рук в руки, чеченцы безостановочно контратаковали, и комбат уже несколько раз запрашивал подкрепление. Положение было угрожающим, за неделю безостановочных боев люди выбились из сил, используя минутное затишье, бойцы спали посменно, поджав ноги и прижимая к себе оружие. Минометный и артиллерийский огонь всегда начинался не вовремя и не приносил большого вреда противнику. В конце концов подполковник Бондарь вынужден был отвести остатки батальона к разбитому вокзалу. В пятиэтажке, расположенной напротив вокзала, засели снайперы, и пули то и дело щелкали над головами, выбивая куски штукатурки и кирпича.
Все подходы к зданию вокзала просматривались и простреливались снайперами. Бондарь с тоской смотрел в оконный проем, на привокзальной площади в застывших позах лежали его бойцы. Многие из них погибли еще при первом штурме. Комбат как сейчас видел перед собой бросившихся в атаку бойцов и огненные струи, которые ударили сразу с нескольких точек. Пулеметные очереди резали людей пополам, кинжальный огонь не давал поднять головы. Стонали и просили помощи раненые. Бондарь послал им на помощь санинструктора, но его почти сразу же убил снайпер. Раненые и убитые лежали вместе до темноты. Тех, кто остался жив, ночью затащили в подвал. Многие из них были без сознания, те, кто мог еще держать в руках оружие, залегли с автоматами и гранатами в руках у дверей. Комбат знал — это конец. Люди были измотаны и еле держались на ногах. Умом он понимал, что батальон бросили на произвол судьбы, но гнал от себя эти мысли. За двадцать лет службы он приучил себя к мысли, что командир всегда прав. Долг солдата — не рассуждать, а выполнять приказы. Сколько за всю многолетнюю службу было этих дурацких приказов? Но если раньше, выполняя их, он чувствовал себя кретином, сейчас, видя, как гибнут люди, он чувствовал себя убийцей. Кому пришла в голову мысль кинуть людей под шквальный огонь, ставить сроки и невыполнимую задачу? Кто додумался штурмовать вокзал без предварительной разведки и артподготовки?
Смеркалось. Бондарь обходил оставшихся в живых бойцов, подбадривая их, как мог. В Волгограде у него остались жена и двое сыновей. Со щемящим сердцем он представлял на месте усталых израненных солдат своих Валеру и Сашу.
Небо затягивалось тучами, подул холодный зимний ветер. В сердце копилась тревога, комбат думал о том, что чехи вряд ли упустят возможность уничтожить ночью остатки батальона. Темноту ночи то и дело освещали вспышки ракет, грохали редкие выстрелы…
Ближе к утру дозорные заметили перебегающие тени. Хлипкую тишину вспороли очереди пулеметов и автоматов, гулко забухали взрывы гранат. Поняв, что их обнаружили, чехи завыли: «Аллах акбар». Атака была отбита. Всю оставшуюся ночь никто не сомкнул глаз. Бойцы набивали патронами магазины, курили, готовились подороже продать свои жизни. К Бондарю подошел прапорщик Мишин. Они были ровесники. В Волгограде их семьи жили в одном доме, и Мишин позволял себе без свидетелей обращаться на «ты»:
— Саня! — сказал он, кусая губы. — Ты не подумай чего плохого, но я тут письмо написал семье. В общем, если что случится, то передай его моей Наталье. — Он помолчал: — Ну и вообще не забудь детей, проследи, чтобы людьми выросли, сам знаешь, что в таких случаях делается.
У комбата не хватило духа произнести какие-то дежурные, ободряющие слова — люди на войне стараются избегать пафоса.
— Предчувствие у меня нехорошее, Саня, чувствую, что убьют скоро, не выбраться мне отсюда.
Бондарь обнял его за плечи:
— Не сомневайся, если что случится, семью не оставим. Только вот кажется, что крышка будет всем.
Перед рассветом к вокзалу пробились танки и бэтээры 8-го корпуса. Пока они из пушек расстреливали близлежащие пятиэтажки, солдаты грузили на машины раненых. Мишин с несколькими солдатами остался на броне. Пуля снайпера попала ему в голову, когда колонна под прикрытием танков выходила из города.
ЧЕЧЕНСКИЙ РОМАН
Комендантская рота стояла в станице третий месяц.
Солдаты-контрактники охраняли школу, детский сад, административные здания. Выезжали для уничтожения мини-нефтезаводов, сопровождали по Чечне колонны с грузом и гуманитарной помощью. Днем в станице было тихо, ночью постреливали снайперы, рвались сигнальные мины, несколько раз из гранатомета обстреляли военкомат и школу. Роман Белов вернулся в роту из госпиталя. Провалявшись на госпитальной койке с пневмонией и порядком отощав на скудном больничном пайке, Белов рвался в роту, как домой. Бывший учитель истории, устав от постоянного безденежья, он заключил контракт и поехал на войну, чтобы хоть немного заработать на жизнь. Многие друзья подались кто в бизнес, кто в бандиты. Многие, как и он, влачили жалкое существование, занимая и перезанимая деньги у более удачливых соседей, друзей, родственников.
