Я припал к земле на своей позиции, когда ко мне с грохотом и ревом стал приближаться стальной колосс. Не всем стрелкам удавалось контролировать свой страх. И теперь они выпрыгивали из окопов в надежде спастись оголтелым бегством, но огонь русской пехоты безжалостно сражал их наповал. В тридцати метрах передо мной пехотинец выскочил в надежде спастись подобным образом, но затем, петляя, устремился обратно к траншее своих товарищей. Однако на полпути русский пулемет остановил его бег очередью по ногам. А на раненого уже надвигался, гремя гусеницами, Т-34. Немецкий солдат старался отползти, работая локтями и волоча за собой перебитые ноги. Неожиданно он замер на месте, концентрируя угасающие силы для последней отчаянной попытки спастись от танка. Собрав остатки самоконтроля, он позволил стальному монстру подойти на расстояние всего нескольких метров от него, а затем откатился в сторону со всей силой и скоростью, на какие был способен. Однако по воле случайности или благодаря интуиции водителя — вопрос без ответа, как часто бывает на войне — танк, подобно магниту, следовал за каждым перемещением раненого, пока тот не рухнул от боли и отчаяния.
Траки Т-34 безжалостно поехали по перебитым ногам стрелка. Тело пехотинца приняло сидячее положение, словно он хотел обнять своего механического мучителя. За секунды его конечности были отдавлены монстром. Пребывая в ужасе от разыгранного врагом спектакля, я лишь через несколько мгновений осознал, что мой товарищ, охваченный болевым шоком, не издает ни звука. Когда гусеницы поехали по его тазу, солдат оскалил зубы, как лошадь, его лицо растянулось в дьявольской нескончаемой ухмылке, побагровело и распухло, как дыня. Затем его тело буквально лопнуло. Униформа, кости и кишки смешались в месиво страшного цвета, когда грудь и голова немецкого пехотинца исчезли под танком. То, что осталось после этого, представляло собой не более чем вдавленную в землю и смешанную с грязью бесформенную и отвратительную на вид массу, которая должна была скоро впитаться в почву матери-России, не оставив о себе памяти.
Через несколько минут, к удивлению немецких бойцов, русские танки продолжили свой путь, не принимая дальнейшего участия в бою. Очевидно, было что-то не в порядке в связи между танками и пехотой, либо же советские командиры недооценили численности немцев. В любом случае, с исчезновением танков, которые теперь двигались в сторону немецкого тыла, к стрелкам вернулось их мужество, и они, исполненные желания мстить, ринулись на незащищенную русскую пехоту.
Судьба снайперов, обнаруженных противником, всегда оказывалась незавидной. Их боялись и ненавидели, а потому, заметив их, всегда обрушивали на них самый интенсивный огонь. Снайпера же, который попал в плен, ждала жестокая расправа. По этой причине я принимал меры предосторожности перед каждой атакой, чтобы быть уверенным, что я смогу спрятать свою винтовку, если это будет необходимо. На этот раз я приготовил тайник для нее под несколькими ящиками из-под боеприпасов. Как раз перед тем, как русские атакующие достигли немецких траншей, я положил свое снайперское оружие в заранее вырытую яму, а вместо него взял в руки свой пистолет-пулемет МР40.
Русские с громкими криками ворвались на немецкие позиции, и разгорелся беспощадный ближний бой. Движимые примитивным инстинктом самосохранения, бойцы противоборствующих сторон набрасывались друг на друга. Приклады винтовок глухо ударялись, раскраивая перекошенные лица. Очереди, выпущенные из пистолетов-пулеметов, превращали животы в кровавое месиво. Лопаты вгрызались в плечи и спины. Штыки и ножи пронзали тела. Среди криков, хрипов, стонов, выстрелов, дыма, пара, пота и запаха крови терялось все человеческое, даже если оно хоть в какой-то степени существовало до этого, Или именно здесь открывалось настоящее человеческое лицо? Человек, в конце концов, это всего лишь одно из позвоночных животных, всего лишь одно из звеньев дарвиновской борьбы за выживание, руководствующееся простым законом: убивать или быть убитым. И его интеллект выступает скорее как еще одно оружие, нежели как дар самосовершенствования.
Мертвый русский свалился в траншею, подобно мешку с картошкой, и своим весом придавил меня к земле. В го же мгновение вниз спрыгнул еще один советский боец, но его штык, чей удар предназначался мне, вошел в труп и завяз между ребер. За те несколько секунд, пока русский высвобождал свое оружие, я успел выкатиться из-под тела покойника и навалился на врага. Я со всей силы ударил русского ногой в пах. Глухой хруст, напоминавший звук ломающегося печенья, ясно говорил о том, что стальная подкова моего ботинка переломала лобковую кость противника. Русский повалился на спину, изогнувшись в агонии. Я схватил его за горло и большим пальцем сдавил глотку. Русский с хрипом сделал последний вдох, и его глаза едва не выскочили из орбит. Краем глаза я увидел тень над собою и инстинктивно увернулся, так что удар винтовочного приклада отрикошетил по моей каске. На мгновение ошеломленный, я откатился в сторону и закрыл лицо руками, когда враг вновь замахнулся прикладом. Но удара не последовало. Нападавший получил выпущенную в спину с близкого расстояния очередь из пистолета-пулемета. Кровь и обрывки тканей забрызгали все вокруг меня. Я вскочил как раз вовремя, чтобы увидеть как товарища, спасшего меня, другой русский проткнул штыком, который вошел прямо в почки, и тот застыл подобно соляному столбу. В овладевшей мной ярости я схватил лежавшую передо мной винтовку убитого русского и с размаху ударил прикладом в лицо солдата, убившего моего товарища, до того, как тот успел высвободить свой штык.
Охваченный яростью, я потерял чувство времени, страха и даже боли. В один из моментов боя, когда рядом со мной взорвалась ручная граната, комок грязи ударился о мое лицо, и я почувствовал резкую боль в области рта и носа. Теперь, когда бой закончился, я ощутил во рту вкус крови и понял, что все мое лицо и шея были залиты ею так, что стали липкими. Атака закончилась столь же быстро, как и началась. Небольшая кучка стрелков стояла посреди сцены кровавой бойни, которая напоминала средневековое поле боя, полное стонов, криков умирающих и мертвых солдат.
— Йозеф, старина, твоей голове здорово досталось. Дай-ка гляну! — товарищ начал осматривать мое лицо.
Правая ноздря оказалась оторванной, а в моей нижней губе было несколько небольших металлических осколков. Но не оставалось времени, чтобы поделать с этим что-нибудь прямо сейчас. К нам с криками уже приближалась новая волна русских. Немецким стрелкам пришлось спешно подхватывать оружие и боеприпасы своих павших товарищей и занимать позицию в двухстах метрах от передовой, где к ним присоединились выжившие бойцы из других рот. Я был вынужден оставить свою русскую снайперскую винтовку в тайнике.
Небольшой группе, состоявшей менее чем из двадцати стрелков, повезло меньше. Они не могли добраться до траншеи, занятой мной и моими товарищами, и отчаянно сражались на своей позиции, пока у них не закончились патроны. Тогда пятеро оставшихся в живых вылезли из окопа с поднятыми руками. Их под конвоем увели прочь, по пути ударяя винтовочными прикладами.
И хотя в целом ситуация выглядела безнадежной, но стрелкам удалось отделить пехоту русских от танков. Последние были уничтожены в дуэли с немецкими штурмовыми орудиями 88-й батареи. Таким образом, прорыв в немецкий тыл на их участке был ликвидирован. Уцелевшие пехотинцы услышали по радиосвязи, что два штурмовых орудия отправлены им на поддержку. С их прибытием полк должен был ринуться в немедленную контратаку, чтобы вернуть свои прежние позиции. А пока нужно было держать оборону. Обе противоборствующие стороны постарались перегруппироваться. Я теперь был вооружен обыкновенным карабином Mauser К98. Однако мой невероятный талант к точной стрельбе оставался со мной даже без оптического прицела, и я сумел, стремительно делая один точный выстрел за другим, остановить атаку патруля, который выполнял разведку боем. При этом я вел стрельбу, находясь в общей массе своих товарищей, также открывших оборонительный огонь, и это позволило мне не быть вычисленным русскими.
