Едва ли прошел час, и штурмовые орудия прибыли. Немцы тут же развернули контратаку. У нас оставалось всего около восьмидесяти стрелков, способных принять в ней участие. Но, поддерживаемые двумя прибывшими орудиями, мы пошли вперед. Русские в ходе своей атаки из-за совершенного ими тактического просчета уже понесли значительные потери, и им было некем пополнить свои ряды. Неожиданное немецкое наступление вызвало у них удивление, которое можно было заметить даже со стороны. В результате советская пехота стремительно отступила на свои позиции, без боя сдав немцам захваченные рубежи. Я немедленно ринулся посмотреть, что сталось с моей снайперской винтовкой, и обнаружил ее нетронутой под ящиками из-под боеприпасов.
Немецкая атака развивалась столь молниеносно, что командир решил устремить ее дальше к советским позициям. Вновь оказавшись со своей снайперской винтовкой в руках, я начал уничтожать врагов своими быстрыми меткими выстрелами, особенно стараясь поражать их командный состав, чтобы у русских не получилось эффективной обороны. Без танков и пехотных орудий советские передовые позиции начали постепенно отодвигаться назад под напором немцев. Многие русские бойцы, считавшие, что они находятся на достаточном удалении, чтобы быть в безопасности, погибли от моих метких выстрелов. Что за ирония судьбы, ведь я стрелял из русской винтовки! В боевых ситуациях, подобных этой, маскировка совершенно не имела значения для снайпера. От него требовалось просто найти защищенную позицию с хорошей зоной ведения огня, откуда он мог бы стрелять так долго, насколько это было возможным, а затем переместиться на другую позицию, как только по нему открывали огонь или с перемещением боевых действий на другой участок.
Только после того, как атака русских была отбита, ко мне подошел сержант медицинской службы, чтобы осмотреть мои раны. Он приложил тампон к моему носу и забинтовал его, а осколки из губы извлек с помощью магнита. Раны не были серьезны, и я остался на передовой вместе со своими товарищами.
Русская линия обороны рухнула перед лицом решительной атаки немецких стрелков, и я вместе с одиннадцатью товарищами устремился в глубь позиций врага. Мы больше не встречали сопротивления и находили только мертвых и тяжело раненных русских. Но напряжение не спадало, поскольку в глубине русских позиций оставались хорошо укрепленные блиндажи, в которых нас могли поджидать солдаты противника. Тщательно прикрывая друг друга, мы подобрались к одному из блиндажей. Из него раздавались странные булькающие звуки. Один из горных стрелков закричал на русском:
— Сдавайтесь! Выходите с поднятыми руками!
Однако на это не последовало никакого ответа, и он сделал несколько очередей в глубь блиндажа из своего пистолета-пулемета МР40. При этом он не заметил никакого движения внутри, но странный звук не затих. Стрелок осторожно полез в полутемный блиндаж, в который через дыру в крыше немного проникали солнечные лучи. Едва ступив туда, он сразу громко позвал товарищей. Войдя, я был поражен страшной жестокостью увиденного. В блиндаже находились пятеро наших боевых товарищей, которых русские взяли в плен несколько часов тому назад. С бульканьем и пеной из перерезанного несколькими минутами раньше горла каждого из них лилась кровь. Обратившись в бегство, услышав звуки немецких выстрелов, русские, охранявшие пленных, решили не брать их с собой. Ноги умирающих дергались в агонии, их руки беспомощно царапали землю. Мы не могли им помочь. Казалось, что прошло слишком много времени, прежде чем страдания наших товарищей подошли к концу и тела стали неподвижными.
События, подобные этому, делали меня твердым и безжалостным. Они сеяли во мне семена ненависти, которые оправдывали убийство каждого без исключения врага, оказавшегося на прицеле моей винтовки. Подобные чувства переживали обе противоборствующие стороны. И у каждого бойца, немецкого и русского, были свои мотивы для возмездия врагу, оправдывавшие их действия на поле боя.
Мои сослуживцы также не были милосердны к пленным. Я видел, как захваченный в плен русский сержант оказался в руках немецких пехотинцев, разъяренных страшной смертью в плену своих пятерых товарищей. Они требовали от него информацию о позициях противника, его численности и планах. И их не волновало, что сержант из-за своего низкого ранга попросту не мог знать ничего этого. Они просто пользовались случаем, чтобы отомстить. Сведения, рассказанные русским, были крайне скудными и не устраивали допрашивавшего лейтенанта и помогавших ему бойцов. Они начали бить его, чтобы он рассказал больше. Конечно, он все равно не смог рассказать им о том, что они хотели услышать. Но даже если б и смог, это ничего бы не изменило. Тогда они нашли бы себе другое оправдание.
Избиение становилось все более жестоким, и допрос с пристрастием превратился в типичную пытку. Под конец одному из избивавших пленного пришла в голову идея загонять ему под ногти заточенные спички. Русский начал дико кричать от боли, но это только распаляло его мучителей. Однако вскоре появился опытный немецкий сержант, который положил этому конец.
— Прекратить эту херню! Вы не лучше иванов, — он вытащил из кобуры свой «парабеллум», приставил ствол к шее русского и нажал на спусковой крючок.
Пуля разорвала череп русского, и его мозги разлетелись в разные стороны. Увиденное пробудило совесть внутри допрашивавших. Они опустили головы, и даже лейтенант не стал отчитывать сержанта за нарушение субординации. Казалось, что звук выстрела вывел его из транса.
27 ноября 1943 года русские прекратили наступление. Немцам удалось отстоять плацдарм, но дорогою ценой. Численность 144-го полка сократилась до четверти от номинальной. Около трех недель на плацдарме царила обманчивая мирная обстановка. С наступлением зимы бои свелись к редким вылазкам разведывательных патрулей, эпизодическому ведению беспокоящего огня и незначительным перестрелкам. Но ледяной дождь, грязь и, наконец, мороз и снег лишали мужества измотанных немецких пехотинцев.
У нас практически не было питьевой воды, и пить приходилось из луж и ручьев. В результате среди бойцов начала распространяться дизентерия и желтуха. Теперь мы с крайней бережливостью стали использовать ту чистую воду, которая у нас была. На утренний туалет я и мои товарищи тратили ровно столько воды, сколько могли набрать в рот, сделав один большой глоток из фляжки. Эту воду мы держали во рту и сначала выпускали лишь немного ее, чтобы помыть руки, потом еще немного выливали в сложенные пригоршней ладони, чтобы помыть лицо, а остатками полоскали зубы и потом глотали эту воду.
Бойцы выглядели, как привидения. Еще недавно мое мальчишеское лицо теперь скорее походило на лицо сорокалетнего мужчины. Мои глаза впали в глазницы, а их выражение стало злым и жестоким, что было результатом тех бесчеловечных событий, свидетелем которых я становился каждый день. Война сделала мои черты похожими на высеченные из гранита. Мне было всего девятнадцать, но у меня было беспощадное лицо бывалого воина.
Теперь я каждый день выходил на снайперскую охоту. Мои меткие выстрелы порождали страх и тревогу на позициях русских. В то же время я возвращался к своим с важной информацией о вражеских танках, артиллерии, позициях и перемещениях войск.
