В начале сентября Клосс показал мне циркуляр из ОКХ касательно снайперов Вермахта и войск СС. Согласно распоряжению фюрера, 20 августа 1944 года был учрежден специальный нарукавный знак снайпера (черная голова орла с желтым клювом, зелеными дубовыми листьями и желудем на овале из серой ткани), имевший три степени. Третьей степенью этого знака (без окантовки) награждались снайперы за двадцать подтвержденных уничтоженных противников. Второй степенью (с серебристым кантом) — за сорок. И первой степенью (с золотистым кантом) — за шестьдесят. Новый знак должен был носиться в нижней части правого рукава выше манжета, при наличии иных квалификационных знаков знак снайпера носился чуть выше. Но было ясно, что ни один здравомыслящий снайпер не станет надевать униформу с подобным знаком во время боев. Значение знака должно было вскоре стать известно врагу, а потому его ношение было бы равносильно самоубийству.
Враги, уничтоженные в прямом бою, как и раньше, не заносились на снайперский счет и не влияли на получение этого знака. Более того, Генрих Гиммлер провозгласил, что прежние достижения снайперов теперь не учитываются и отходят в дар фюреру. Отсчет опять начинался с нуля. Однако в награду за свою предшествующую хорошую работу каждый снайпер получил Железный крест второго класса. А те, кто уже был награжден таковым, даже первого класса. Я получил свой Железный крест второго класса несколько дней спустя.
Так или иначе, циркуляр официально выделял снайперов среди других бойцов. Это особое внимание к их деятельности, прежде не пользовавшейся особым уважением в Вермахте, было вызвано периодическим снижением объемов производства немецкой оружейной индустрии. В результате немецкое командование решило поддержать дух снайперов, воинов-одиночек, чье вооружение состояло всего лишь из винтовки с оптическим прицелом. Вермахт надеялся, что вызванное данными мерами увеличение количества снайперов сможет компенсировать постоянно нарастающую в армии нехватку оружия и войскового оснащения.
Советские войска между тем, наращивая свое давление на оказавшиеся неприступными позиции стрелков, сумели в то же время прорваться в Венгрию на другом участке фронта. В результате над 3-й горнострелковой дивизией в который раз нависла угроза окружения. У ее бойцов не оставалось выбора, кроме как отступить на 200 километров назад к реке Марос. Стрелки отходили с предельной поспешностью. Им приходилось выполнять марши ночами, а в дневное время отражать атаки русских, которые неустанно преследовали их, пытаясь задержать. Пока батальон двигался маршем, Клосс был вынужден нестись впереди него, чтобы выбрать место, где его бойцы смогут занять позиции на следующий день. Во время подобных разведывательных вылазок мне приходилось сопровождать комбата, который считал меня опытным и отважным солдатом, на которого он мог положиться. Таким образом, я, по сути, выполнял функцию телохранителя Клосса.
Будучи регулярным офицером, Клосс обучался верховой езде еще во время своей подготовки. Поэтому во время своих ежедневных дальних разведок он передвигался по пересеченной местности верхом на лошади, тем более что это позволяло ему не привлекать к себе внимание ревом мотора. Соответственно мне также пришлось сесть на одну из крепких тягловых степных лошадей, которых Вермахт активно использовал для транспортировки обеспечения частей, начиная с 1943 года. В отличие от своего командира, я не имел опыта верховой езды, если, конечно, не считать игрушечной лошадки, которая была у меня в детстве. И неудивительно, что я испытывал смешанные чувства, садясь на лошадь, которая к тому же была без седла. Однако дальнейшее развитие событий превзошло даже худшие мои ожидания.
Чтобы удержаться на коне, мне пришлось, как обезьяне, вытянуться вдоль спины животного, отчаянно сжимая ноги. Но, несмотря на это, когда лошадь поскакала, я начал ежеминутно подпрыгивать на ней, словно резиновый мячик. Боковым зрением я заметил ехидный, насмешливый огонек в глазах Клосса, дожидавшегося, когда я свалюсь. Но я был не из слабаков и не собирался демонстрировать свое поражение. Я продолжал отчаянно цепляться за лошадь и продержался на ней, пока не окончилась скачка, длившаяся около часа.
Однако после разведки новых позиций я взмолился, чтобы командир оставил меня охранять тыл. Я не мог снова сесть на лошадь. Г рубая ткань униформы за время скачки стерла в кровь мой зад. Едва остатки части прибыли на новое место, я поспешил к батальонному врачу и попросил его, чтобы тот помог мне в этом деликатном случае, не распространяясь среди других о моем недомогании. Врач дал мне жестяную банку с кремом «Пенатен», который облегчил мои страдания. Но несколько последующих дней я все равно не мог сесть на лошадь. Клосс ухмылялся, но все-таки попытался изобразить сочувствие на своем лице. Заботясь обо мне, он даже стал выезжать на последующие разведывательные вылазки не на лошади, а на мотоцикле марки «БМВ» с коляской. Клосс занимал коляску, а мне приходилось сидеть на заднем сиденье позади водителя. При этом я был вынужден во время таких поездок оставлять свою снайперскую винтовку у товарищей, поскольку еще при скачке на лошади карабин беспрестанно ударялся о мою спину, оставляя множество синяков. Вместо него я брал с собой пистолет-пулемет МР40.
Во время одной из вылазок, с грохотом мчась вдоль дороги, мы встретили пехотную боевую группу, которая также отступала и следовала вместе с двумя штурмовыми орудиями, которые были еще пригодны для боев. Переговорив с офицерами, Клосс узнал, что немецкий патруль столкнулся по пути с русским танком, стоявшим у дороги. Это означало, что нам следует двигаться дальше с особой осторожностью.
Окончив разговаривать с офицерами через несколько минут, Клосс снова уселся в коляску, и мы понеслись вперед. Однако едва мы успели проехать мимо шедшего впереди штурмового орудия, оно неожиданно остановилось и выстрелило. Мотоцикл в этот момент находился едва ли в двух метрах от его ствола. Мне показалось, что у меня в голове взорвалась бомба. Ослепленный вспышкой, вырвавшейся из дула, я свалился с мотоцикла и упал в придорожные кусты. На несколько мгновений я потерял сознание. Когда я пришел в себя, то понял, что лежу на траве. Казалось, каждая кость моего тела болела, в голове звенело, а в ушах свистело. Прямо передо мной водитель мотоцикла покатывался со смеху, словно контуженый, а Клосс сидел в коляске и с глупым видом смотрел на нас. Мы по-прежнему пребывали в шоке и не могли сдвинуться с места, когда вокруг нас разгорелся короткий бой с русскими передовыми частями. Враг вскоре был отброшен назад, к стрелкам всего через несколько минут пришла подмога. Однако прошло не меньше получаса, прежде чем Клосс, я и водитель снова оказались в состоянии продолжить свой путь. А свист в моих ушах не проходил в течение еще нескольких последующих дней.
Однако снова сесть на лошадь меня вынудил вовсе не этот эпизод, а общая ситуация на фронте. К 1944 году обеспечение немецкой армии во многом зависело от сотен тысяч лошадей, которых Вермахт начал использовать в том числе и для поддержания хоть какой-то мобильности войск, когда другие транспортные средства оказались недееспособными. Нехватка бензина, значительные потери и недостаточная стандартизация запасных частей привели к тому, что количество транспортных средств, остававшихся на ходу, неуклонно сокращалось. В частности, пехотные части в большинстве случае оставались совершенно без единой автомашины. И, таким образом, тягловые лошади стали единственным транспортным средством, позволявшим осуществлять обеспечение немецкой армии.
