Шагах в сорока от капонира виднелась воронка. Саня подошел поближе. Она была глубокая, метров в пять в ширину, и продолжала дымиться. Чистяков уставился на нее как завороженный, шарахнула бы бомба поближе, завалила бы щель. А если прямое попадание? Снова подкатил страх. Его окликнул Пекарев:
– Иди сюда, чего рот разинул?
Расчет суетился вокруг капонира, заново натягивали маскировочную сеть, выгребали осыпавшуюся землю, ровняли бруствер. В извилистом отсечном ровике хранился небольшой запас снарядов, ящиков пять-шесть.
Их частично засыпало землей. Один из ящиков был пробит двумя пулями. Открыли крышку и увидели след пули, которая ударила в снаряд, выбила щербину глубиной в полсантиметра и ушла рикошетом, вывернув боковую доску. Подошел Семен Пекарев, приказал:
– Отнесите снаряд вон в ту яму и закопайте. Для стрельбы он не годится.
– Мог ведь взорваться, – сказал Саня.
– Мог. Если пуля крупнокалиберная, во взрыватель ударила бы или гильзу с порохом подожгла, – согласился старший сержант, внимательно посмотрел на Саню и добавил: – Ты ничего себя вел, без паники. Так и надо. Зачем вставал только?
– Оглядеться, – ответил Чистяков первое, что пришло в голову. Не говорить же, что ничего не соображал от страха и грохота.
– Ну-ну, – неопределенно хмыкнул Пекарев.
Их батарее повезло. Но в соседней батарее разбило гаубицу, а расчет другого орудия, укрывшийся в защитной щели, завалило землей. Чистякова послали вместе с другими помочь соседям.
– Глянешь, каково нам приходится, – сказал вслед Антон Роньшин с непонятной злобой.
Он сидел на дне капонира, прислонившись к стенке, и курил самокрутку. Правая штанина была подвернута, ботинок и обмотка сняты. Виднелась распухшая, покрасневшая голень. Подносчик ждал, когда ему помогут добраться до санчасти.
От одной из гаубиц в соседней батарее осталась груда железа. Оторвало колеса, скрутило щит. Чистяков увидел на погнутом массивном стволе борозду. Видимо, осколок вырвал кусок металла, а от высокой температуры борозда сплавилась и снова загустела фиолетовой бугристой массой.
Но самое страшное ждало Чистякова впереди, когда откопали засыпанную защитную щель. Наружу извлекли расчет, семь человек во главе с командиром гаубицы. На мертвых телах отсутствовали раны, но всех сплющило, словно гигантским прессом. Кожа на лицах стала синюшно-желтого цвета, у некоторых вытекло немного крови из носа или ушей.
Врач из санчасти полка быстро прослушивал их одного за другим, щупал пульс, переходил к следующему, а санитары накрывали тела плащ-палатками. Саня встретил земляка – Гришу Волынова. Тот странно улыбался, кривя лицо и губы.
– Представляешь, у нас пушку разнесло, а мы все уцелели. Этот расчет погиб, а гаубица целехонькая. Наверное, нам их пушку отдадут. Вот ведь как бывает. – Помолчав, Гриша пожаловался: – А я вещмешок в капонире оставил, разорвало. Там пара белья и портянки новые. Жалко…
Наверное, Гришка сам не понимал, что говорит.
– Ты водички выпей, – отстегнул флягу Саня. – Полегче будет.
– Выпью, – обрадовался Волынов. – Горло печет.
Врач, молодая женщина-лейтенант, закурив папиросу, разговаривала с командирами.
– Бомба защитную щель просто сплющила. Врезалась глубоко, толчок сильный получился.
Все поглядели на воронку от фугасной стокилограммовки. Она была действительно глубокой и правильной круглой формы. От воронки отходили несколько ломаных трещин – лопнула земля.
Всего в дивизионе погибло человек десять, а в полку, по слухам, более сорока. Легкораненые и контуженые шли в санчасть, а тех, кто пострадал сильнее, отправляли на подводах в санбат. На каждой лежали по два-три человека. Их уже перевязали, но Саня заметил, как сквозь солому из ближней подводы сочится клейкими каплями кровь.
Вечером хоронили погибших. Построили весь полк. В яму укладывали тела, завернутые в плащ-палатки, куски брезента, старые шинели. Более-менее сохранившуюся военную форму и обувь (в основном ботинки) снимали. Торчали желтые пятки и концы кальсон с обрывками штрипок.
Комиссар полка произнес речь, треснули три залпа из карабинов, и все торопливо стали расходиться. Михаил Лыгин, покусывая травинку, шел рядом с Чистяковым. Зло обронил:
– Не то что воевать, хоронить не научились! Разули, раздели и как попало в одну яму свалили. У немцев каждому убитому могилу роют, крест с табличкой ставят и каску вешают, в которой он воевал. А тут пирамидку из дощечек кое-как сляпали одну на всех. Вечная память героям! Пирамидку и бугор до зимы дождями смоет, как и не было этих ребят на свете. А в яму сорок человек уложили. Не во всякой деревне столько мужиков наберется.
Мимо прошел командир взвода, из недавно прибывших младших лейтенантов. Хотел что-то сказать, но промолчал. Для взводного эта бомбежка была тоже первой. До него доходили слухи, что немецкая авиация практически хозяйничает в небе. Он считал эти слухи преувеличением – судя по газетным сообщениям, отважно воюют и бьют врага наши ястребки. Но ни один из них в небе не появился, а шестерка одномоторных «юнкерсов» загнала в укрытия целый полк. Сорок человек похоронили, а сколько увезли раненых! Бои еще не начались, и уже такие потери.
Ждали немецкого наступления. Про харьковский разгром помалкивали. Везде дела шли плохо. Немцы напирали, в воздухе появлялись только их самолеты. Из санчасти вернулся Роньшин, старательно прихрамывал, даже просился у взводного перевести его в ездовые, но тот отказал. Семен Пекарев раздраженно заметил:
– Ты радуйся, что не в полковую артиллерию попал. Те на переднем крае стоят вместе с пехотой, а мы худо-бедно на километр-два позади. Какого рожна тебе еще надо?
Ранним утром полк подняли по тревоге. Было еще темно. На юго-западе быстро и коротко вспыхивали зарницы, явственно доносился гул канонады.
– Кажись, началось, – нервно потирал руки Пекарев. – Слушай, Михаил, если тебя ранят, Саньку Чистякова к прицелу можно ставить?
– Можно. Он подучился, думаю, потянет. Глаз у него острый.
– Слышал, Чистяков?
– Так точно. Только зачем так сразу? Почему Михаила ранить должны?
– Потому что война! – крикнул обычно сдержанный старший сержант. – Никто не застрахован. Может, я к прицелу встану, а может, тебе придется.
– Слушаюсь.
Никто на батарее, а может, и в полку не знал, что именно в этот день, 28 июня 1942 года, началось мощное немецкое наступление. Главный удар наносился восточнее Курска в направлении Воронежа. В дальнейшем планировалось продолжить наступление на юг вдоль Дона, и уже маячило в штабных документах слово «Сталинград».
Дивизия, а вместе с ней артиллерийский полк приняли бой на следующее утро. Огонь вели с закрытых позиций, получая данные от командиров взводов управления, наблюдателей. Они находились вместе со своими разведчиками и телефонистами на переднем крае и передавали оттуда координаты целей.
