Нашу роту спасло от разгрома вмешательство старшего лейтенанта Рогожина. Он приказал выкатить «максим», расчет сумел продержаться под огнем считаные минуты. Затем крупнокалиберные пули разорвали кожух, пробили щит, и два пулеметчика остались лежать возле прославленного оружия Гражданской войны. Погибший расчет дал нам возможность добежать до окопов и спрыгнуть в спасительные норы. Не надо искать героев где-то далеко – два пулеметчика оказались такими героями. Они даже сумели повредить двигатель одного из бронетранспортеров. Захлебываясь выхлопами дыма, бронированная машина пятилась назад.
Все это происходило ярким летним днем, солнце еще не успело подняться высоко. Пологие холмы покрылись телами людей в выгоревших гимнастерках и голубовато-серых френчах. Я различал среди массы тел добротные немецкие каски, ребристые противогазные футляры, похожие на короткие пулеметные кожухи. Один из убитых немецких пехотинцев разбросал ноги, блестели отполированные о землю подковы. Застреленный мною танкист лежал, скорчившись. Черный маслянистый комбинезон, непокрытая голова, коротко стриженные волосы.
А наши бойцы… Сколько их осталось лежать, сосчитать невозможно. Меня трясло, я не мог свернуть цигарку. Сыпался табак, рвалась бумага. Самокрутку сделал Гриша Черных и дал прикурить. Он же отодвинул в угол карабин, не забыв его проверить. Пустая магазинная коробка, единственный оставшийся патрон в стволе. Я не помнил, когда выпустил четыре других.
– Елесина убили, – сообщил он.
Я кивнул в ответ. В бою много чего не замечаешь, сейчас страх догонял сознание. Тело продолжало трястись так, что порвал зубами цигарку, выплюнул крупные махорочные зерна и тлевшую бумагу.
– Как это случилось? – спросил я.
Гриша Черных, мой земляк из города Михайловки, показывая куда-то пальцем, выругался:
– Глянь, что творят, сволочи!
Фрицы пытались добить наших раненых, выползавших из груды тел. Гриша потянул на бруствер винтовку. Взвод открыл дружный огонь, отвлекая вражеских пулеметчиков, заодно добивая немецких раненых. На дно окопа сыпались латунные гильзы и хрустели под ногами.
Я много чего не увидел в том бою. Например, как погиб политрук Юрий Матвеевич Елесин.
Он попал к нам случайно, когда из курсантов сколачивали батальон для отправки на фронт. Срочно требовались политруки рот, их заместители, парторги, политработники в штаб батальона. Юрий Елесин имел университетское образование, учился неподалеку от нас на курсах военных журналистов. Там бросили призыв, на который откликнулись несколько будущих журналистов. Юрия Елесина планировали на должность комиссара батальона, однако он вляпался в историю из анекдота о неверной жене и муже, неожиданно вернувшемся из командировки. Главным героем-любовником той истории стал Юрий Елесин, мужик видный, для женщин привлекательный. Несмотря на войну, людей тянет на любовь. Обманутый муж оказался шишкой в большом звании, кажется, один из политических руководителей учебных курсов. Он отомстил Елесину, забраковав его кандидатуру в комиссары батальона. Мол, не хватает опыта. Ведь должность нешуточная – семьсот человек, три роты, вспомогательные подразделения, целый штат командиров.
Юрий Елесин не соглашался идти в политруки роты и вернулся бы на престижные журналистские курсы, но колесо закрутилось. Он вышагивал во главе ротной колонны и глотал вместе с нами пыль. В батальоне не слишком понимали его тонкий юмор и высокое образование, зато оценили независимый характер, полное неприятие фискальства. От одного слова «политдонесение» тошнить начнет.
С Юрия Матвеевича мгновенно слетел налет аристократичности, рота не тот уровень. Остались, кроме других качеств, личная смелость и резкие суждения, несвойственные политработникам. Елесина оценил заслуженный командир Рогожин, они вместе выпивали, привязывались в эшелоне к медсестрам. Словом, Юрий Матвеевич вел себя как настоящий десантник и доказал это в бою. В свою первую и последнюю атаку политрук побежал смело, подавая пример бойцам. Он даже успел свалить прикладом немца, а затем был заколот штыком. Его гибель видели Гриша Черных и ефрейтор Борисюк.
Ефрейтор, отлично владевший оружием, бросился на фрица, который не слишком расторопно вытаскивал ножевой штык из тела политрука, и проколол его умелым выпадом. Затем отбил четырехгранным штыком нападение вражеского пехотинца на Гришу Черных и лишь затем отступил. Пришлый сержант, Павел Кузьмич Шмаков действовал умело и напористо. Именно его бутылки с горючей смесью подожгли танк, а когда поступила команда бежать в атаку, он оказался впереди. Застрелил в упор немецкого пехотинца, подобрал автомат, затем прикрывал отступление взвода. Даже в горячке сумел разобраться в незнакомом оружии и отступал последним.
Артиллеристы также воевали смело. Легкую полковую пушку разбило в начале боя. Расчет тяжелой 107-миллиметровки добил прорвавшийся на позиции танк. Орудие продолжало вести огонь, даже когда смяло щит и раскидало часть расчета. Последние осколочные снаряды пушкари израсходовали, опустив ствол на максимально низкий угол склонения. Языки пламени из ствола сожгли траву перед их окопом.
Вечером немецкие самолеты бомбили передний край. Затем переключились на более заманчивую цель – переправу. По реке снова несло глушеную рыбу, затем обломки понтонов. Только собирать судаков и варить уху желания не возникало. На поверхность теплой летней воды поднимались трупы красноармейцев. Они погибли два-три дня назад, во время прорыва немцев возле хутора Каменский.
Смерть издевалась над людьми. Одни согнулись в поясе, над водой виднелись спины и голые поясницы. Ремни рвались от распирающей плоти. Гимнастерки задирало и полоскало течением. Других медленно несло на спине мимо обрыва, с лицами, умытыми чистой донской водой. Некоторых тянули вниз тяжелые ботинки, они плыли стоя, руки колыхались на мелкой волне. Этих людей иногда принимали за живых. Бойцы подплывали к ним и сразу разворачивались к берегу.
– Все мертвые, – сообщил Черных, пытавшийся помочь бойцам, которые в помощи уже не нуждались. – За полчаса четырнадцать тел насчитал. Сколько же их утонуло?
Мы видели, как проплыл красноармеец, вцепившийся в доски понтонного настила. Потеряв силы, он много часов пролежал на плоту, пока обломки не уткнулись в отмель. Красноармейца сняли бойцы, купавшиеся на закате голышом, и отнесли в лес, где находилась санчасть.
Майор, организовавший атаку, в которой погибло так много людей, на позициях больше не появлялся. Говорили, комбат переругался с ним. Мы тоже считали, что майор предпринял атаку от большой дури. Командир роты Рогожин в ответ на наше бурчание неожиданно разозлился. Выпивший за помин души друга-политрука, кричал:
– Вы хотели до Волги драпать? Не получится!
Ефрейтор Борисюк пробормотал под нос что-то вроде того, мол, лучше Рогожину отдохнуть, а не шуметь без дела. Старший лейтенант распалился еще больше, а угомонить его было некому. Командиры остались совсем молодые. Вскоре он успокоился и пошел к себе.
– Переживает старший лейтенант, – посочувствовал я.
