По аналогичному сценарию развивались события в других полках 9-й авиадивизии. Советские самолеты, выдержав первый удар, стали жертвой второго и последующих налетов. Всего дивизия лишилась 347 самолетов из 409 имевшихся. Причина этого была в том, что командир дивизии генерал С. А. Черных растерялся и не принял никаких мер по выводу материальной части из-под удара. Впоследствии генерала Черных обвинили в преступном бездействии, арестовали, судили и вскоре расстреляли.
Уничтожение советских самолетов на аэродромах в Белостокском выступе было поручено двум группам двухмоторных Bf-110. Обстановку первого дня войны ярко описывает журнал боевых действий I группы эскадры скоростных бомбардировщиков SKG-210: «Сегодня сделали сотню боевых вылетов. Майор В. Шторп (командир группы) после очередного вылета устроил на земле скандал, так как его сигналы к сбору больше не принимались во внимание, и летчики вели свою собственную войну. Некоторые экипажи совершили в этот день по шести боевых вылетов. В совокупности эскадра совершила 13 налетов на 14 аэродромов, уничтожила 344 самолета на земле и сбила 8 самолетов в воздухе».
Близость к границе стала причиной приведения авиачастей в боевую готовность по инициативе снизу не только в 9-й авиадивизии. Уже около 3:00 утра командир 11-й смешанной авиадивизии полковник П. И. Ганичев получил тревожные сообщения из штаба 122-го истребительного авиаполка. На его аэродроме был отчетливо слышен шум танковых моторов. Ганичев объявил тревогу, а сам на И-16 вылетел в сторону Гродно, чтобы лично ознакомиться с обстановкой. В результате своевременного объявления тревоги 122-й авиаполк успел поднять в воздух до появления неприятельских бомбардировщиков 53 И-16. На земле остались всего 15 самолетов, в основном неисправных. Именно они стали жертвой первого удара противника. Однако никакого разгрома первым ударом не произошло. В свою очередь, пилоты 122-го полка заявили об уничтожении четырех самолетов противника, опознанных как Do-17.
Командир звена 122-го истребительного авиаполка С. Ф. Долгушин вспоминал: «10 мая 1941 года полк из Лиды перелетел на аэродром Новый Двор в Белоруссии, располагавшийся в пяти с половиной километрах от границы. Утром в пятницу мы с Сережей Макаровым ходили на разведку аэродрома Сувалки. Он был забит самолетами! В тот же день я докладывал результаты разведки прилетевшим Павлову, Копцу и командиру дивизии полковнику Ганичеву. Доложил, вышел и пошел на стоянку. Вдруг едет легковая машина. Направляется к нам на стоянку. А мы готовились к полету — самолеты заправили и готовились. Машина подъезжает, из нее выходит генерал-лейтенант Копец. Я смандражировал, а он говорит: „Как тебя зовут? Ты мне дашь самолет слетать? Не беспокойся, Сергей, я не сломаю“. Потом говорит, уже серьезно: „Как самолет?“ — „Самолет очень хороший. Мотор работает хорошо. Никаких особенностей, обыкновенный И-16, но с пушками. Надо на посадке километров на 5 побольше скорость держать“. Я ему дал планшет, резинки, чтобы на коленях держать карандаш, лист бумаги. Они полетели: он, Ганичев и командир полка, наш полковник Николаев. Вскоре возвращаются. Зарулили, я подхожу, он вылез: „Самолет действительно хороший. Все, что ты докладывал, все точно. С такой точностью мы самолеты не смогли посчитать, а болтаться там мне много не хотелось“.
Они улетели, а к нам на аэродром прибыла комиссия из ВВС, возглавлял ее заместитель начальника оперативного управления, полковник. Это было уже 21 июня. Утром пошел дождь, а он нам приказал ползать на локтях и на коленях. Никто не хочет! Он нам показал, и когда встал — весь мокрый, мы все заржали. Он плюнул: „Ну вас к чертовой матери!“ Понял, что мы ползать не будем. Это же идиотство, — по мокрой траве нас, летчиков, заставить ползать. И вот в субботу 21 июня мы отлетали, к вечеру полеты закончились, и нам сообщают: „Снять оружие и ящики с боеприпасами и хранить их отдельно“. Это же идиотство! Мы все были взволнованы. Мы же летали на перехват! Пушки и пулеметы на одну перезарядку, нажимай и бей. А тут — снять! Такое состояние было… Я сказал летчикам звена: „Давайте ящики не снимать! Все будет нормально“. Мы сходили с товарищем на станцию Новый Афон, купили там пару бутылок водки и шпрот. Дескать, в воскресенье на рыбалку выйдем, соберемся и выпьем вечером. В субботу мы немножко выпили перед ужином, но водка и шпроты еще оставались на воскресенье. В 2:30 раздается сигнал — тревога! Маленький чемоданчик всегда готов, который берешь с собой. Там трусы, майка, порошок, зубная щетка, сапожная щетка и бельевая. Еще бритва — и все. С этим чемоданчиком мы побежали к самолету. Примчались к самолетам, расчехлили. Техники начали пробовать двигатели, прогревать. А нам пора таскать пушки, пулеметы. Поскольку ящики мы не снимали, мое звено все три самолета подготовило первым. Я пошел, доложил командиру эскадрильи, что звено готово. Он не стал спрашивать, как это нам так удалось раньше всем подготовиться… Только начался рассвет…
Да, в субботу к нам прислали Пе-2, чтобы мы его запомнили. Рассказали об отличиях в силуэте от Ме-110. Он полетал, пострелял холостыми. А тут с южной стороны к аэродрому подходят два самолета. По виду Пе-2. Вдруг из хвостовой части одного самолета раздается длинная очередь по стоянкам самолетов. Тут все ясно: обстреляли, прошел „110-й“. По телефону мы узнали, что есть раненые, — значит точно, прошел немец и обстрелял. Мы рассредоточили машины, и опять продолжили их готовить. Смотрим: идет шестерка самолетов. Потом мы уже поняли, что это „109-е“. Что это такое? Учения, что ли? Опять мы ничего не поймем. Решили, что это МиГ-3 с Белостока. А они развернулись и начали нас бить. Причем сначала из пулеметов, а потом начали мелкие бомбы бросать. Мы бежать от самолетов, прятаться в щели. А там солдаты! Видим, стоит сарай, — и мы туда. Немцы заметили, что мы туда побежали, они дали по этому сараю очередь. Сарай был крыт соломой, он загорелся, и они ушли. Особенных потерь не было: одну машину побили. Сережка Макаров никак не заводится, а я пошел на взлет. Мотор не прогрет: я немного пробежал, потом вернулся, начал разворачиваться. И вдруг приходит „109-й“, одна машина. Начал как куропатку меня расстреливать! Мне же нужно оторваться, потом ноги убрать — сделать 43 оборота рукоятки. И вот я иду около земли, а меня расстреливают. Когда я „ноги“ убрал, тут уже правая рука освободилась, я уже смог маневрировать. Высота маленькая… А он все заходит в хвост! В итоге он меня бросил, потому что я начал огрызаться: высоту постепенно набираю, и как только он идет, я огрызаюсь, стреляю по нему. Сбить он не собьет, а только время потеряет. Я пошел на Гродно, посмотрел, что там. Наши войска через Неман переправляются на восток, в город. Я пошел по границе. Немецкий корректировщик. Я подошел, как дал из всего — и сразу его завалил! Сел, докладываю: „Границу перешли, идут к нам. Войска вот тут, танки вот тут“. Наших-то войск не было — одни пограничники, и все. Только мы начали заправляться, ко мне подошел командир эскадрильи и говорит: „Сергей, мы улетаем в Черляны, там, где базируется 127-й полк нашей дивизии“. Пока я машину заправил, полк уже улетел. Я взлетел — танки уже подходят к аэродрому. Прихожу на новый аэродром — там лежит крест, и воронки еще дымятся, сесть невозможно. Я прошел через КП, я же садился там, знаю, где на аэродроме командный пункт. Сел, заруливаю. Смотрю: там уже три самолета нашего полка стоят. Это ребята передо мной вернулись с задания. Через некоторое время села девятка. Начались работы по восстановлению аэродрома. А потом пришла восьмерка „110-х“ и начала нас бить. Из-под них не взлетишь! Они от-штурмовали, — но самое главное: Ганичев и полковник Захаров, его заместитель, стоят на аэродроме, как идиоты, и руководят разравниванием. По ним ударили. Захарову в лоб попали, а Ганичеву в живот, — он через два часа умер. И на аэродроме никого не осталось из начальства… На этом аэродроме стоял 127-й полк на И-153, вооружение у них — ШКАС. Для пушек снарядов не было. Но мы летали, дрались только ШКАСАми. Я сбил один Ю-88… Я ведь тренировался как подходить, — и вот подошел снизу. Потом вот так машину чуть-чуть задрал и его мотор загорелся. Очевидно, я попал и по летчику, потому что самолет сразу упал. Я тогда сказал, что сбил, но никакого штаба не было, никакого учета. Так что среди моих 28 сбитых эти два не числятся. Вот так!
