— Как разведчики относились к возможной смерти в разведпоиске?
— Мы относились к смерти спокойно. Знали, что рано или поздно нас не минует чаша сия. Но не было ни одного случая явной трусости в нашей разведроте. Свои бы сразу труса пристрелили… Для нас главным было выполнить задание, о своей жизни никто не думал и себя не жалел. А каждый поиск для нас — это обязательная встреча со смертью. Кто кого… Часто разведчики рвались на минах, но в основном гибли при отходе к своим или прямо перед немецкими траншеями, будучи обнаруженными противником. Было несколько случаев, когда немцы сознательно, без боя, пропускали нашу разведку в свой тыл и там вырезали разведчиков или пытались взять их в плен. Какие-то смутные надежды выжить у меня все-таки были. Таскал в поиски в кармане гимнастерки как талисман-оберег свою первую награду, медаль «За отвагу», хотя все награды полагалось сдавать старшине роты перед каждой операцией. И эта медаль спасла меня от стопроцентной смерти. Осколок гранаты, летевший прямо в мое сердце, покорежил медаль, вырвал из нее кусок металла и изменил свою траекторию, попал в легкое. Так и сидит этот осколок в левом легком по сей день.
— Расскажите об этом эпизоде поподробней.
— 12 января 1945 года, за несколько дней до переброски дивизии из Курляндии под Клайпеду, я получил приказ немедленно взять свежего «языка». Понимаете, мне приказали «немедленно»! Даже не дали времени подготовить поиск или дождаться ночи. По опушке леса шла линия немецкой обороны, которую держали войска СС. Пошли днем на участке 156-го СП, вел за собой 17 человек. Ворвались незамеченными к немцам в траншею… и началась рукопашная схватка. В итоге убили 29 немцев, а «языка» не взяли. Всех побили в «горячке боя». Наши потери — трое убитых, двое тяжелораненых. Я успел убить в рукопашной пятерых немцев, но не успел среагировать на эсэсовца, выскочившего из-за поворота траншеи и метров с пяти кинувшего в меня гранату. Достал меня, курва немецкая. Дальше — взрыв, боль и полный провал… Очнулся в госпитале на третьи сутки, весь пораненный осколками, с перебитыми костями. Долго не мог понять, на каком свете я нахожусь. Хирург, оперировавший меня, принес мне мою покореженную медаль и сказал: «Если бы не медаль, тебя бы в живых не было, осколок должен был точно в сердце попасть!» Отправили меня в тыл «санлетучкой». Рядом со мной лежал раненый и обгоревший, ослепший капитан-танкист без обеих рук и без ноги… Я был полностью закован в гипс. Через месяц снимали гипс по частям и иссекали язвы и струпья, руки и ноги закрыли гипсовыми «лангетами». Когда 9 мая объявили о Победе, я на радостях пытался пуститься в пляс, сорвал с себя все «лангеты»… Медработники меня снова «определили» в гипс. Прошло еще два месяца, прежде чем меня выписали из госпиталя. Дали 30 дней отпуска на долечивание. Поехал к тетке в Куйбышев, а оттуда уже вернулся в Литву, в свою 16-ю Литовскую Краснознаменную Клайпедскую дивизию.
Медаль «За отвагу», спасшая жизнь Шалому Скопасу
— При каких обстоятельствах погиб командир разведроты Барабаш?
— Это случилось уже во второй половине 1944 года. Дивизия шла маршем в полковых колоннах. Впереди пустили нашу разведроту. Сплошной линии фронта не было, и где точно находятся немецкие позиции, мы не знали. Женя Барабаш был отменный танцор, весельчак, но больше всего он обожал лошадей. Увидел Барабаш в бинокль на опушке леса красивейшую лошадь белой масти. Рядом с ней примерно человек двадцать-тридцать немцев. Барабаш нам приказал: «Немцев всех режьте, а лошадь чтоб целой осталась!» Мы пошли на захват, человек двадцать пять. Немцев всех поубивали, но лошадь тоже угробили случайной автоматной очередью. Но самое страшное, что эта группа немцев была частью грандиозной засады, выставленной на 16-ю СД, шедшую маршем. У немцев не выдержали нервы, и по разведроте они открыли огонь из танков, орудий, пулеметов. Зажали нас в ужасные огненные тиски, нам в те минуты белый свет показался с копеечку. Каким-то чудом часть разведчиков уцелела. Полки дивизии успели остановиться и развернуться в боевые порядки и не попали в подготовленную западню. Получается, что своей «авантюрой с лошадью» мы спасли дивизию от полного краха и раскрыли немецкие позиции и расположение засады. Разведрота отошла с большими потерями. Погиб командир 2-го взвода Ивашкявичус, литовец из Ленинграда, был тяжело ранен мой товарищ, ветеран роты Бакас. Много народа у нас погибло в тот день. А командир роты Барабаш получил ранения в грудь и обе ноги. Мы вытащили его с поля боя. У Барабаша началась гангрена, в госпитале ему предложили ампутировать ноги, но он отказался и через несколько дней умер… Его смерть была горем для всех бойцов роты… Выжившим разведчикам вручили ордена за этот бой, но мы даже надевать тогда их не стали. Нам было больно на душе, что мы не уберегли Барабаша…
— По вашему мнению, пыталось ли как-то фронтовое начальство сохранить дивизию в мясорубке сражений до вступления на территорию Литвы или отношение к национальному формированию было как к обычной стрелковой дивизии?
— Я считаю, что никаких поблажек дивизии не делали. Бросали ее все время в самое пекло боев. Единственное, что мне представляется теоретически возможным, что с подачи политорганов старались после трагедии под Алексеевкой не допустить полного истребления дивизии. Да и в самой дивизии, хоть и очень пытались с Курской дуги воевать грамотно, все равно, по большому счету, людей никто не жалел. До сих пор не могу забыть один случай в Белоруссии, происшедший на моих глазах. Батальоны залегли под сильным немецким огнем и не могли подняться в атаку. В передовую траншею пришел командир полка полковник Владас Мотиека, будущий комдив 16-й СД, пошел в полный рост, потом достал пистолет и… застрелил подряд пятерых солдат, лежавших в траншее. И люди пошли снова в атаку. Но можно ли с позиции нынешнего времени оправдать поступок Мотиеки? Под Полоцком послали в немецкий тыл 1-й батальон 249-го СП брать штурмом штаб немецкого корпуса. Подобные попытки уже предпринимались, и немцы были «готовы к приему гостей». Послали батальон по старому, «засвеченному» маршруту, через лес, зажатый с двух сторон озерами, прекрасно заранее зная, что ничего не получится, но штаб дивизии строго выполнял приказ корпусного начальства. И нет больше 1-го батальона… Когда пленных бойцов батальона — евреев, офицеров и коммунистов, — немцы повели на расстрел, то один из наших, Хаим Душкес, смог убежать. Кинулся в озеро и благополучно переплыл его в утреннем тумане. Немцы стреляли в него, но попасть не смогли. И что вы думаете! Через несколько дней нашей дивизии снова «оказали высокую честь» и снова приказали направить в немецкий тыл уже два батальона по той же тропе с тем же боевым заданием!.. Так что никто Литовскую дивизию не оберегал и не опекал. Воевала наша дивизия как любая другая обычная стрелковая, хотя я могу с гордостью сказать, что 16-я СД воевала лучше, чем многие другие.
— Куда вас направили служить после возвращения из госпиталя?
