В июне месяце к нам пришло пополнение, в апреле месяце была мобилизация девушек. Романов у нас никто не крутил. В июне пришло пополнение из 92-й стрелковой дивизии (это дивизия дальневосточников, она была потрепана в боях в составе 2-й ударной армии, когда немцы захлопнули «мышеловку»), и тогда все войска НКВД переформировали в обычные стрелковые части. Нашу дивизию тоже переименовали в 92-ю стрелковую дивизию. Полки тоже сменили номера — наш 7-й полк стал 22-м и так далее.
До освобождения Ленинграда мы все время были на Карельском перешейке. Я не слышала такой пословицы о 23-й армии, что «не воюют три армии — шведская, турецкая и 23-я советская». Не могу сказать, что мы совсем не воевали. Когда мы пришли на Медное озеро, то в марте (чисел уже не помню) у нас была разведка боем, причем днем. У нас была такая Шурочка Николаева, медсестра. Она участвовала в этом бою и погибла. На нейтральной полосе остались двое раненных с ранениями в голову, и нас никого не пускали туда — сказали, что вытаскивать их будут ночью. А она рванулась туда. У нее капюшон маскхалата с головы слетел, и снайперы (как их называли тогда — «кукушки») ее убили. Сразу прямо в голову пуля попала. Она ткнулась в снег. Ночью мы вынесли всех с нейтральной полосы. Не знаю, кто ее успел раздеть, но она была только в нижнем белье. Мы носили, кстати, только мужскую форму, у нас женского обмундирования не было. Так что у нас много наших девушек погибло именно там, на Карельском перешейке, как раз в обороне. Конечно, у нас не было больших боев, как на других участках фронта, но бои местного значения все время были. То разведка боем, то за «языком» ходили. На Карельском перешейке все время шли бои местного значения. Мы часто ходили в разведку боем, финны тоже делали вылазки. Потом финны еще часто пригоняли установку с громкоговорителем и начинали нам вещать всякие басни. Листовок я не помню. С нашей стороны тоже была установка, тоже подъезжала к передовой и вещала на финнов.
У меня из головы не выходит один раненый, которого я перевязывала на поле боя. Ему лет девятнадцать было, и разрывной пулей ему разорвало верхнюю и нижнюю челюсти, оторвало часть языка, нос был поврежден. Если в фильме «Они сражались за Родину» санитарка тащит Бондарчука и плачет: «Зачем ты такой боров вырос, что мне тебя не дотащить», то у меня было по-другому. Я рядом с ним села и не знала, как его перебинтовать. Если все забинтовать, то как он дышать будет? Я до сих пор помню его глаза — мальчишке 19 лет было, наверное. Серые глаза, полные страдания, — он был в сознании, но не кричал и не плакал. И сказать ничего не мог, у него наполовину язык был оторван. Мне на помощь пришли старшие санитары, помогли — увидели, что я замешкалась. Я была маленькая, молоденькая, и меня старались оберегать и помогать. Когда были сложные ситуации, мужчины всегда были тут как тут, старались меня уберечь. Все в санроте были старше нас — лет тридцати пяти люди, для меня это уже были совсем пожилые. Потом я уже привыкла ко всему этому ужасу и в обмороки не падала при виде крови и при виде раненых. И я могу сказать, что нас мало награждали. Многое зависело от командира части. Медаль «За отвагу» я получила в 1942 году. Это была разведка боем, я с поля боя вынесла 11 человек. Говорили, что наградили за это, а за что именно наградили — не знаю.
Больше всего мне запомнилось, как я перевязывала одного раненого во время боя, сидя рядом с ним. Я была занята перевязкой и сама ничего не слышала, никакого выстрела, ничего. И вдруг этот раненый меня перевернул и лег на меня, прикрыл своим телом. И его убило. Я сразу даже не поняла, что он хотел и что случилось. Даже сказала ему сердито: «Сколько ты еще лежать будешь?» Столкнула его с себя, смотрю — а он мертвый. Обычно свист слышен, а та пуля, которая в тебя летит, — ты ее и не услышишь особо. Очень благодарна ему за жизнь, что я до сих пор живу. Если бы не он, то меня бы не стало.
Снайперы были активными и с той, и с другой стороны. С нашей стороны девочки стали ходить снайперами. В нашей дивизии снайперское движение открыла Ольга Маковейкая, ее уже тоже нет в живых. Она была санинструктором в роте автоматчиков. Между прочим, у Фадеева есть очень хорошее стихотворение о ней во 2-м томе Энциклопедии Великой Отечественной войны. К нам тогда приезжали Фадеев, Тихонов и Полевой. Она как раз из землянки вышла, и они с ней разговаривали. Почему именно с ней? Потому что рота разведки и рота автоматчиков около штаба размещались. Шура Кочнева как раз уходила в разведку, и они разговаривали с ней. Потом вышла большая статья о девушках-фронтовичках, и нам эту газету со статьей принесли — я уже не помню, что это за газета была. Девушки были в армии на тех должностях, где могли заменить мужчин. Это повара, телефонисты — ведь раньше это все были мужчины. Стали девушки пулеметчицами, телефонистками, радистками, снайперами. Санинструкторов-мужчин стало совсем мало после сорок первого года, в основном только девушки. У нас есть пары, которые поженились во время войны. Это не запрещалось, у нас оформляли браки в штабе полка. Правда, у многих мужья уже умерли, а жены остались в живых. Такая у нас была семья Смаркаловых — Нина и Иван. Правда, было такое, что женщины жили с высокими командирами, офицерами, но этих ППЖ было настолько мало, что это не имеет большого значения.
Я в дивизии была до января 1943 года, до ранения. Я была ранена в ногу на поле боя — осколками снаряда задело, когда перевязывала раненых. После ранения меня эвакуировали на Большую землю, я попала на пересыльный пункт в Ярославле и прождала там месяц, чтобы меня куда-то определили. Я же чертежница-копировщица, почерк у меня был прекрасно поставленный, и меня там посадили писарем в канцелярию. Им не хотелось со мной расставаться. А я хотела обратно в свой полк попасть, на Ленинградский фронт. Условия в Ярославле были плохие — на голых нарах надо было спать. Для нас, девочек, вообще ничего нет — ни помыться, ни умыться. Девушек нас там было в Ярославле всего человек пятнадцать — и несколько тысяч мужчин. Так что ничего сладкого там не было. В Иваново формировался 273-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион, и когда к нам в Ярославль приехали представители набирать девушек (почему-то у них там девушек не хватало), то я сразу согласилась, потому что намучилась в этом пересыльном пункте просто по горло. В составе 273-го ОЗАД я попала на 1-й Украинский фронт. Я сильно хотела в свой полк вернуться, но, к сожалению, не получилось. В своей новой части я прошла всю Украину, Польшу и в Польше закончила войну. В этой части у нас никто не поженился и никто из девушек не уехал. Всего одна девушка уехала по беременности (она с комбатом жила), но ее ничем не наградили за это. Комбат после войны, по-моему, к ней поехал жениться.
На Карельском перешейке обмундирование у нас было мужское, никаких юбок не было. Только брюки: зимой ватные, летом хлопчатобумажные. Нижнее белье тоже все выдавали только мужское. Только уже в 273-м ОЗАД нам выдали юбки. Но у нас были и брюки, и юбка. Раньше мне, как санинструктору, полагалась винтовка. Когда учились, мы ходили на стрельбище с этой винтовкой — у меня, по-моему, до сих пор локоть болит от нее. Все-таки четыре с половиной килограмма со штыком! Карабин я получила только в 273-м ОЗАД. Когда мы были уже в Польше, у нас, в 273-м ОЗАД, тоже был Парад Победы, и нас гоняли по плацу — 120 шагов в минуту. И вот у девушек карабины, у мужчин винтовки.
