Как я попала в полк? Я дружила с девочкой по имени Надя Тимофеева, и она вдруг ко мне приходит в форме. Это был уже сорок второй год. Я спрашиваю: «Что такое? Почему ты в форме?» Она отвечает: «Там у нас полк стоит, и командир полка взял нас на службу. Давай и ты туда же, к нам». Меня мама сначала не пускала. Мне было тогда 18 лет. Мы, довоенные девочки, все были, как вам сказать… С косичками, дисциплинированные.
Этот полк у нас оказался потому, что вторая линия обороны проходила по Славянке, и все части, которые отступали, там и остановились. Командиром полка был поляк Козино, он побеседовал со мной. По моему внешнему виду он решил, что меня можно взять в полк. Никакой медкомиссии не было. Так я попала в 942-й стрелковый полк 268-й стрелковой дивизии. Никакого дополнительного обучения мне в полку не было нужно — я была хорошая телефонистка, везде была на хорошем счету. Я была готова для выполнения любых задач.
Когда я начала служить, все мои косы отрезали, подстригли прямо «под горшок». Девушки все носили короткие прически, иногда даже друг друга подстригали. Женщины-солдаты кос не носили никогда! Только те женщины, которые были в штабах или в медсанбатах и у которых была возможность ухаживать за собой, носили длинные волосы.
Выдали нам обычное солдатское обмундирование: у кого были юбки, у кого галифе и еще кирзовые сапоги. Сначала нас одевали плохо — дали новенькие гимнастерки, конечно, но ничего более. Гимнастерку хлопчатобумажную выдавали на год — как хочешь, так и обходись. Дали одну пару белых теплых чулок и одну пару белых хлопчатобумажных чулок. Их, конечно, девушки красили стрептоцидом, и они получались красновато-коричневого цвета. Я, например, носила солдатские брюки — выпросила у старшины. Шерстяных гимнастерок зимой не выдавали, они шли только комсоставу. Из дома мы брали нижнее белье. На гимнастерках были простые зеленые петлицы с эмблемой связиста, и все. Погоны появились позднее.
Первой зимой было совсем плохо со снабжением — шапок зимних не давали, только вязаные подшлемники. Так мы их закручивали и сверху звезду прикрепляли — вроде как и зимний головной убор получался. Холодно в них было! Каски мы не носили, их выдавали прежде всего пехоте. А мы, связисты, хотя и шли рядом с пехотой, но касок не носили. Зимой мы носили ватные брюки и ватники. Хорошо, что их выдавали — в них можно было в снегу валяться как угодно. А сверху — шинель. Все на себе было! Шинели мы не подрезали, они были средней длины. Причем шинели у нас были серенькие, такого же цвета, как сейчас у курсантов. А потом нам выдали канадские шинели, зеленоватого цвета, и потоньше. Все солдаты полка ходили в разных шинелях — у кого порвалась шинель, у кого еще что. Зимы были морозные. Когда мы стояли в лесу Саблино (Ульяновке), там мы все почти потеряли валенки. Мы были в лесу, а лес — это дом родной. Хорошо, если лес: тогда есть где укрыться, есть из чего сделать постель. Мы ложились спать на лапнике. Валенки у нас были промокшие от хождения по болотам. Мы их подкладывали под голову, а утром, когда просыпались, то их было не надеть — они смерзались за ночь. Потом нас стали гораздо лучше снабжать. Дали и шинели красивые, и зимние шапки. Когда ввели новую форму в 1943 году, погоны у нас были просто зеленые, без канта. Мы старались в них вложить дощечки или что-нибудь твердое, чтобы они не гнулись, — несмотря ни на какие трудности, мы старались выглядеть хорошо.
Питание в армии было поначалу слабенькое — у меня ноги стали опухать с непривычки. Потом, когда прорвали блокаду, стали давать побольше еды, но народ в армии все равно изголодавшийся был. Очень голодно было! Мы сначала стояли во второй линии обороны. Питались чечевицей, и немец бросал нам издевательские листовки: «Чечевицу съедите и Ленинград сдадите». Кормили нас три раза в день. Утром старшина нас поднимал в 6 часов утра, и мы завтракали. До чего мы не любили котелки таскать с собой! Нам наш командир взвода иногда говорил: «Девчонки, я смотрю, что к вам Когда после войны придешь, так надо со своей тарелкой приходить!» Котелки были всякие: и круглые, и овальные. Когда котелок к поясу прицепишь, то, конечно, овальный был удобнее. Ложки были алюминиевые, были еще ложки-вилки вместе, складные. Мы их носили за сапогом. Фляжки были не у всех. Позже, в Финляндии, было так, что кормили нас селедкой: вроде для того, чтобы пить не хотелось. Какое там не хочешь! Мы вдоль озера шли, так все время фляжками воду черпали.
Помимо питания нам полагалась водка по сто граммов в день, но эти сто граммов до нас не доходили — мы все отдавали старшине. У старшины начальство было, он, наверное, с начальством делился. Пьяниц в полку не было, но праздники праздновали и пили. Устраивался праздничный обед. Я все вспоминаю наше время во Всеволожске перед прорывом блокады — тогда как раз были ноябрьские праздники, и у нас в полку был большой праздник. Хотя большого обеда в блокаду, разумеется, устроить было невозможно. Еще табак нам полагался, но нам вместо табака выдавали либо конфетки, либо сахарный песок. Многие девчонки курили, а я так и не научилась.
Противогазы у нас первое время были. В то время у нас делали проверки и учения с противогазами — задымят землянку, и всех нас туда. А мы, конечно, не хотели через противогаз дышать, клапан открывали и задыхались от дыма. А потом мы их как-то ликвидировали постепенно, и не стало их у нас. Сумки себе оставили, солдаты сумки любят. Еще мы поняли, что в пехоте без лопаты никуда не деться. Когда на ровное место придешь, надо обязательно окопаться. Хоть она и тяжелая была — говорят, что в походе и иголка тяжела, но мы поняли, что без них долго не проживешь. Что касается оружия, то у ребят были винтовки. Когда мы, девчонки, на линию шли — мало ли что там может быть, — то мы брали с собой винтовку.
Первый бой у меня был под Ям-Ижорой, и там же меня ранило в руку и в ногу. Поскольку я была телефонисткой, то бегала, прокладывала линию. Ранило меня осколками в ногу и в плечо. Лежала я в 1-м Медицинском, а после госпиталя подумала: «Что мне, у мамы оставаться? Пойду, схожу в часть». Иду, нога перевязана, но начальник связи меня узнал. Он спросил меня: «Девочка, что ты тут ходишь?» — «Да вот, из госпиталя пришла». — «А где ты сейчас находишься?» — «У мамы». — «Как это, у мамы? У нее паек, наверное, маленький, ты ее объедаешь. Давай в часть!»
Накормили меня. Очень совестно было есть, между прочим. Это было в мое первое время на фронте. Потом мы пошли под Ивановское. Сперва мы там стояли в обороне, а потом часть нашей дивизии пошла в наступление. Очень много народа погибло там, очень много… Когда было наступление, по Неве вверх по течению шли катера, полные морских пехотинцев, а обратно через какое-то время плыли только разбитые останки наших катеров. За них держались раненые ребята, кричали, но в воде как поможешь? Ничего не сделаешь. Такая картина — это надо было видеть… В моей памяти навсегда остались моряки, которые туда ушли…
Наш полк активно в операции участия не принимал: наверное, только 952-й полк переправлялся и занимал плацдарм. Через саму речку Тосна мы не переправлялись, мы там просто стояли в обороне. Когда мы туда пришли и сменили стоявшие там части, окопы там были в полный рост. А как начались бои, так немцы артиллерийским огнем их чуть ли не с землей сровняли. Но мы так и ходили не пригибаясь, в полный рост. То ли мы не понимали опасности, то ли страха не было. Ночью немцы с самолетов подвешивали осветительные ракеты, и все было видно. Но, несмотря на все эти неудачи и тяжелые потери, я не помню подавленного настроения среди бойцов, с которыми общалась.
