— Приходилось власовцев охранять?
— Нет. Мы охраняли только военнопленных и своих осужденных. В Латвии и в Ивановской области.
— У Вас романы были на фронте?
— Был небольшой с одной девушкой-татаркой. Это когда нас вывели на формирование. Она была в банно-прачечном батальоне. Я с ней только танцевал, и больше ничего. Я записал ее адрес. Она оказалась из того города, где я впоследствии лежал в госпитале пять месяцев. Я нашел ее адрес, пришел туда, она дома. Но уже беременная. Тогда говорили, что многие молодые женщины специально беременели, чтобы уйти с фронта.
— Как Вы к женщинам относились?
— Очень внимательно, с большим уважением. Женщина есть женщина. Она везде женщина, а тем более что на фронте опасность преследовала ее постоянно.
— Действительно ли у всех начальников были ППЖ?
— Мне кажется, да. У командиров взводов ППЖ не было. Мы с солдатами вместе спали в одной землянке. Во всех ротах были санинструктора. А у ротного отдельная землянка, там и санинструктор. От командира роты и выше уже больше условий иметь ППЖ. В батальонах тем более. В полку была такая Катя. Ядреная баба. То ли она у командира полка была, то ли у начальника штаба. Ей столько орденов навешали, а она и фронта-то не знала. ППЖ.
— Обычно им давали медали «За боевые заслуги».
— У этой Кати были ордена Красного Знамени, Красной Звезды, еще чего-то и медали, конечно.
Спустя много лет после войны я был на Курской дуге, ездил туда как участник сражения. Нас возили к блиндажу Рокоссовского (девять накатов!). Ветераны из Курска, которые продолжают там жить, рассказывали, что рядом с командным пунктом был дом, в котором жила любовница Рокоссовского. Вот он сегодня побывал у любовницы, а вскоре бомбежка и прямое попадание в этот дом. Еще говорили, что у него была любовь с Серовой, знаменитой артисткой. Рокоссовский был самый красивый из всех маршалов и командующих. Благородный, интеллигентный.
— Как Вы относились к противнику в 1942 году? Это был враг?
— Да, конечно.
— А в 1944 году поменялось Ваше личное отношение к нему?
— Нет. Так и остался врагом, фактической мишенью. А к пленным в лагере уже другое отношение — такие же они люди, как мы, такие же подневольные. Очень многие из них шли без всякого желания на войну. Потом, особенность русских — быстро забывать зло. А после 1945–1947 годов мое отношение еще больше изменилось. Эти пленные прошли наши условия жизни в лагерях, никаких недовольств не проявляли, вели себя хорошо. Они восстановили заводы, фабрики, много других объектов. Выработалось и определенное уважение к ним.
★
Левин
Михаил Борисович
Интервью Григория Койфмана
Родился 5 июня 1924 года в селе Сахновщина Полтавской области в семье столяра.
В конце двадцатых годов наша семья перебралась жить в город Славянск, но вскоре мы уехали в Крым, в Красногвардейский район, где поселились в колхозе «Новая жизнь». Отец работал там плотником и столяром.
В нашей семье было пятеро детей: три брата и две младшие сестренки. Старший брат, Матвей, был с 1918 года рождения, в 1939 году его призвали в армию, он служил в артиллерии на западной границе и погиб в сорок первом. До начала войны я успел закончить только шесть неполных классов сельской школы, два года учебы я пропустил из-за переездов.
В свои 17 лет я был физически крепким здоровым парнем, в школе стрелял лучше всех из винтовки, имел значок «Ворошиловский стрелок».
В начале войны отца забрали в армию, но из-за пожилого возраста направили в рабочий батальон, и только после войны я узнал, что он служил в мостостроительном батальоне, был тяжело ранен при бомбежке и умер от ран в госпитале под Ленинградом. Когда я уже был на фронте, то в далеком узбекском городе Самарканде умерла в эвакуации моя мама, и младших сестренок власти отдали в детский дом.
— Летом сорок первого эвакуация из Крыма была организованной или стихийной?
— За весь Крым не скажу. Никого к эвакуации конкретно в нашем колхозе насильно не принуждали, кто хотел остаться, тех не трогали, и каждый решал сам, какой ему сделать выбор. Наша семья оказалась на Кубани, в Ладовском районе, где колхозников и других беженцев из Крыма разместили сначала в станичной школе, а позже расселили по пустующим домам. Когда в начале 1942 года наши войска отбили Керченский полуостров, некоторые беженцы решили вернуться в Крым, так, например, сестра моего отца, муж которой уже погиб на фронте, взяла своих детей и в феврале вернулась в Керчь, где их ожидала гибель от немецких рук после повторного майского захвата Керчи частями Майнштейна.
— Когда Вас призвали?
— 5.6.1942, в день моего восемнадцатилетия. Я еще до призыва многократно бегал в военкомат, уговаривал, чтобы меня забрали добровольцем, но военком был непреклонен, парней младше 18 лет не призывал. Направили меня после призыва в Винницкое пехотное училище. Часть училища находилась в Краснодаре, часть в Тбилиси.
В мой набор в училище отобрали 1500 крепких и рослых молодых ребят, но мы не проучились и двух месяцев, как в составе курсантского полка оказались на передовой. Ночью подняли по тревоге, выдали сухой паек и в срочном порядке бросили на фронт. Мы, курсанты ВПУ, даже не имели красноармейских книжек или других удостоверений личности. Меня определили в роту ПТР, и так, пэтээровцем, я воевал до лета 1943 года.
— Где пришлось повоевать в сорок втором году?
— Сначала мы участвовали в летних боях в Сальских степях, а позже остатки училища были переброшены на Кавказ, нас отправили в Тбилиси, вроде как доучиваться, но уже через несколько дней я со своими товарищами снова очутился на передовой, на фронте, и после боев под Орджоникидзе я оказался уже в 11 — й Гвардейской кавалерийской дивизии, прошел с нею с боями всю Кубань, но после второго ранения я попал в пехоту, в 1179-й стрелковый полк 347-й стрелковой дивизии, в которой провоевал до конца войны. Дивизией командовал генерал-майор Юхимчук.
— По записи в Вашей орденской книжке Вы еще в 1942 году дважды были награждены орденом Отечественной войны. Орден только был недавно учрежден, награждали им в сорок втором году очень редко, а у Вас оба орденских номера из первых десяти тысяч. За что заслужили эти ордена?
— За подбитые танки. Первый танк мне удалось уничтожить еще в сальских степях. Ночью наша курсантская рота ПТР получила приказ окопаться на нейтральной полосе. На рассвете, внезапно, с фланга появились немецкие танки, мгновенно прошли до позиций роты и стали утюжить наши окопы, смешивать все живое с землей, и вся рота был уничтожена за считаные минуты. Наш окопчик засыпало, ПТР покорежило, но я со вторым номером, Васей Мясоедовым, смог уцелеть. Немецкие танки ушли назад, на исходные позиции, только один танк стоял на «нейтралке», видимо, в передовом дозоре, метрах в пятидесяти от нас. Мы прятались в окопе до наступления сумерек, потом выползли наверх. Я решил поджечь этот танк любой ценой, но у нас не было противотанковых гранат или бутылок с «горючкой». И тут возникла одна авантюрная идея. Подползли к танку, люки закрыты. На моторной части стояли два бака с бензином. Мы с Васей быстро собрали сухой курай, кинули его охапкой прямо на баки и подожгли. Сами изготовились добивать экипаж, ждали, когда немцы начнут выскакивать из горящего танка… Так этот танк мы сожгли и ночью выползли к своим. Из всего курсантского батальона после сальских боев осталось в строю всего семь человек…
