В день, когда началась война, мы были в лесу. Днем вернулись домой и тут узнали, что война. Мы все были уверены, что через несколько дней наши пойдут вперед и немцев разобьют.
Конечно, кто постарше, те бросились в магазины скупать спички, соль, керосин. Вот жена у меня, она из Еревана — она лучше знает. Вскоре ввели карточную систему.
В 1942 году окончил среднюю армянскую школу и в этом же году был призван в армию.
Надо сказать, что из нашей группы в тринадцать человек только двое — я и мой один товарищ, кто так или иначе немного понимал русский язык. Поэтому нас двоих направили в Краснодарское пулеметно-минометное училище, которое эвакуировали в Степанакерт.
Там мы изучали станковый пулемет «максим». Кормили в училище хорошо. За девять месяцев из нас подготовили командиров взводов, присвоили звание «младший лейтенант» и отправили на фронт. Что я могу сказать о пулемете «максим»? Это прекрасный пулемет, только… «немного» тяжелый. Во взводе у меня помимо него были немецкие МГ-34. Легкие, 14 килограммов, но сравнивать с «максимом» их нельзя. «Максим» бьет точно, его можно установить на ночную стрельбу. В общем, очень сильный пулемет.
Так вот окончили мы в апреле 1943 года. Начал воевать в русских частях, в 56-й армии, но буквально через месяц нас отвели на пополнение 89-й армянской дивизии, которой командовал Арташес Василян. Там я принял пулеметный взвод. У меня были такие солдаты, что вначале они больше знали о пулемете, о том, как выбрать позицию, чем я. Но я быстро учился — теоретически я был готов, а практически они были посильнее. Знаешь, я не суеверный, но где-то в первых боях мы выбрали позицию с отличным сектором обстрела. Отрыли окоп, поставили пулемет. Ночью мне снится старик с белой бородой, в белых одеждах и говорит: «Слушай, ты куда поставил свой пулемет? Там сейчас бомба упадет. Переводи пулемет или налево, или направо». Я проснулся и приказал солдатам сменить позицию. Они возмутились, но я их заставил. Прошло не больше получаса, и бомба попала точно в наш окоп. С этого дня мои солдаты без пререкания выполняли все, что я говорил. Повторять было не нужно. Вот, кроме этого случая, никаких примет или предчувствий я не испытывал.
Постепенно я завоевал авторитет и считался хорошим командиром. Меня уважали. В расчетах у меня были в основном армяне, но были и русские, двое азербайджанцев, пять узбеков. Никаких проблем на национальной почве не возникало. Вот о Сталине очень много говорят, но в одном точно молодец, сумел национальный вопрос поставить на таком уровне! Узбек, армянин, азербайджанец — все были как братья!
— Какова функция пулеметного взвода?
— Пулеметный взвод состоял из одиннадцати человек при двух пулеметах. В перерывах между боями пулеметная рота существовала как отдельное подразделение, а в бою повзводно придавалась стрелковым ротам. Основная задача станковых пулеметов — поддержка стрелковых подразделений. По уставу мы должны быть сзади стрелковых подразделений, но мы немного от устава отошли и были рядом со стрелковым подразделением, а иногда и впереди.
Первые бои под Моздоком были неудачные, с большими потерями. Дивизия наступала и вышла в долину. Снег, грязь, а обмундированы мы были неважно… Разведка доложила, что немцы отступили километров на пятнадцать-двадцать. А оказалось, что они всего в трех километрах. Мы остановились в коровниках, развели костры, начали сушиться. А тут немецкие танки… В общем, дивизия была разбита. Мы три или четыре месяца стояли на переформировке. Василяна сняли, и дивизию принял Нвер Сафарян. Воевали на Кубани, освобождали Анапу. После взятия Анапы дивизия шла в направлении Керченского пролива. В ноябре высадился десант в Керчи. Снова неудачно. Там война очень тяжелая была. Половину города взяли, а вторую — не можем. Все хотели к какому-нибудь празднику — Новому году, 23 Февраля… Потери большие. Там я с пулеметом своего взвода попал в окружение. Семь дней сидели отрезанными от своих, пока наши не подошли. Я только одного боялся — в плен попасть. Решил, что лучше себя расстреляю, чем попаду в плен. Нам рассказывали, что были случаи, когда солдаты связывали командира и перебегали на сторону немцев. Я этого боялся, но у меня в расчете, слава богу, таких солдат не было. Не было ни перебежчиков, ни самострелов. Позднее, в Польше, когда пришло пополнение из Западной Украины, двое пытались перебежать к немцам.
Одного, хорошо помню, звали Панасюк. Их поймали и расстреляли
.
Такой эпизод еще запомнился. В керченских катакомбах у нас были бани. Мои солдаты пошли мыться, а я остался наверху. А тут бомбежка. Мы всегда смотрели, куда летит бомба, — довольно просто определить, попадет она в тебя или нет. А тут было две группы самолетов. За одной я следил, а вторую не заметил. Бомба взорвалась недалеко, и меня засыпало землей. Как потом мне рассказывали, солдаты, когда вышли из бани, начали лопатами копать там, где я был, но не нашли и бросили это занятие. Но среди них был пожилой боец из моего родного города Гориса. Он продолжал копать и отрыл меня. Я несколько дней лежал в медсанбате, поскольку был тяжело контужен. После войны, когда летом мы приезжали в Горис, он приглашал к себе домой, всегда рассказывал этот случай и плакал.
Здесь же, в Керчи, я получил свое первое легкое ранение в область ключицы. 11 апреля 1944-го взяли Керчь и пошли на Севастополь. 7 мая перешли в наступление, а уже 12-го освободили весь Крым.
Этот случай был в сорок четвертом году в Севастополе, когда мы брали гору Горную — это от Балаклавы километров в пятнадцати. Маленький блиндаж. Вошел туда — уже темнело. Я не заметил, что в блиндаже прятался офицер, как потом выяснилось, венгерской армии. Когда он меня увидел, бросил гранату и попытался выскочить из блиндажа. Я за ним. Осколками гранаты меня легко ранило в левую ногу. Поймали его. Он у меня на русском просит: «У меня мама, не стреляй» и так далее. Я говорю: «А когда ты бросал гранату, не думал, что у меня тоже мама?» Нога очень болела, ну и злой я, конечно, был. Там, в траншее, и застрелил его. Это был единственный случай, когда я расстрелял живого человека. После этого нас перебросили в Польшу. Почти шесть месяцев мы охраняли Майданек.
В сорок пятом году дивизия вела наступление в направлении Франкфурта-на-Одере. Бои на Одерском плацдарме были очень тяжелые. Немцы постоянно атаковали, пытаясь сбросить нас в реку. Бои шли день и ночь. Даже минуты не было, чтобы спокойно покушать. Там, на Одере, 7 февраля 1945 года я был тяжело ранен. Пуля распорола мягкие ткани бедра. Рана была почти двадцать сантиметров длиной, но кость была не задета. Лечился в Энгельсе под Саратовом в госпитале 3453, начальником госпиталя был Проваторов, оттуда меня демобилизовали инвалидом второй группы… Ну что еще сказать? Пулеметная рота подчинялась командиру батальона. Помню, у нас был Оганов — хороший командир, а полком командовал Карапетян. Вообще, командиры неплохие были. Конечно, кто-то лучше, кто-то — хуже, но в основном заботились о жизни солдат.
