— Осторожно, товарищ капитан, здесь же рядом немцы, — постоянно сдерживал мой бег взводный.
— Тебе все немцы мерещатся! — зло огрызнулся я и ускорил шаг: надо спешить, пока еще держат оборону те, кого мы сменяем.
Командир взвода управления лейтенант Завьялов еще два часа назад должен был установить с ними связь и организовать там наш наблюдательный пункт, а в случае надобности и поддержать их огнем батареи. Но он, как всегда, струсил. Испугался тумана и немцев, вернулся ни с чем. И вот теперь, виляя хвостом, бежит следом за мной, оправдывается. Терпеть не могу трусов! Он бы и теперь побоялся идти, но вынужден, раз с ним рядом командир батареи.
Встревоженный и обозленный, я стиснул зубы и молча бежал по бывшему кукурузному полю. Что теперь без толку ругать его! Пока не отрешится от мысли любой ценой выжить — будет трусить. Мне ведь тоже страшновато бежать в неизвестность, но я и виду не подаю, раз надо. А этот — подвел всех на свете! И нас, и тех, кого сменяем! Это же его прямая обязанность: установить связь с пехотой, разведать немцев, оборудовать НП. Четыре месяца я был в его шкуре — да где, подо Ржевом! И чтобы не выполнить боевое задание — никогда! Умри, а сделай! А как иначе? А ведь он не мальчик, ему тоже двадцать два, он мой ровесник. И взгляд-то у него какой-то испуганный: вожмет голову в плечи и смотрит, как сурок. Так и норовит, куда бы спрятаться или в хвост пристроиться.
— Товарищ командир, остановитесь, мы же на немцев нарвемся, — опять жалобно скулит Завьялов.
— Сначала будут наши, а уж потом немцы, — невольно отвечаю, хотя и разговаривать-то с ним не хочется. Трус несчастный. Уже разведчики смеются над ним, а он никак не перевоспитается.
Обжигая ладонь скользящим в ней кабелем, нас догонял разведчик Мясников. Доложил, что батарея к стрельбе готова, а батальон, который мы поддерживаем огнем батареи, прибыл в Николаевку, скоро будет здесь.
Молодец Мясников. Он, правда, постарше нас лет на восемь, семья у него, дети, а никогда не боится. Иной раз пожалеешь его, не возьмешь на опасное дело, все же отец семейства, так он под любым предлогом все равно увяжется вместе со всеми.
А все же: где передний край? По времени уже должен быть. Ага, подъемчик начался, это скат высоты. А за нею должны быть наши. Так рассуждая про себя,
я неожиданно наткнулся на мягкий бугорок свежевырытой земли. Приостановился и в шаге впереди увидел глубокий окоп. Подумал, вот обрадуются ребята — смена пришла. На бруствере стоял ручной пулемет. Заглянул в окоп. На дне лежали двое убитых красноармейцев. И больше ни души вокруг. К нашему удивлению, траншея была безлюдна. Значит, это и есть те пехотинцы, которых должен сменить наш батальон. Сменять было некого. Мертвые защитники произвели на нас тягостное впечатление. Шли к живым, а получается, и спросить не у кого. Но немцы еще не знают об этом, а то бы заняли эту позицию. Видно, случилось все совсем недавно, и отступавшие немцы, они и теперь были где-то поблизости, скрытые туманом, не знали, что обороняются от никого, а потому и не предприняли никаких действий по занятию когда-то своей, а теперь нашей траншеи. Ребята тоже склонились над окопом, а Завьялов, опасаясь обстрела, тут же с шумом прыгнул вниз, прямо на убитых. Только подумал, что это из-за его трусости мы не успели к этим пулеметчикам, пока они еще живы были, как спереди грянула резкая, с близкого расстояния пулеметная очередь. Это Завьялов своим прыжком обнаружил нас. Немцы оказались так близко, видно, во второй своей траншее, что сквозь туман услышали движение в окопе. В отличие от нашего пулемета «максима» с его характерным «та-та-та», немецкий, более скорострельный, выдает очередь кратко: «фру». Адский шум свинца ошеломил, пули с шумом пронеслись мимо наших голов, страшный треск выстрелов больно ударил по барабанным перепонкам, упругая струя пороховых газов, казалось, обожгла наши лица. К счастью, никого не зацепило, однако неожиданный обстрел напугал нас, и мы тут же бросились в окопчик.
От быстрой ходьбы, а больше от неожиданной стрельбы, сердце мое чуть не выскакивало наружу.
Придя в себя, я вжался в пулемет и длинными очередями стал поливать окутанное туманом пространство. Но фашисты больше не подавали никаких признаков жизни, хотя находились где-то совсем рядом.
— Смотри, товарищ старший лейтенант, они уже зимнее обмундирование получили, — не то с удивлением, не то с завистью проговорил Мясников, ощупывая новенькие ватные фуфайки на убитых.
И хоть все мы жестоко страдали от холода в своих полуистлевших гимнастерках, зависть к убитым показалась кощунственной — никто ему не ответил.
Мы отползли метров на двести в тыл, выбрали место для наблюдательного пункта и стали быстро его оборудовать. Вскоре прибыл и батальон, который мы должны поддерживать огнем своей батареи, и почему-то сзади нас стал рыть свои окопы.
— Опустись чуть пониже по скату, — попросил я молодого комбата, которого ранее не знал.
Он было заерепенился, но когда я сказал: «Что ж, в спину мне будете стрелять?!» — усовестился-таки и продвинулся немного вперед, за мой ровик.
— Товарищ старший лейтенант, — обратился ко мне Мясников, — а что, если я сползаю в тот окопчик и сниму с убитых фуфайки? Ведь холодно, а им они теперь все равно не нужны.
— Да ты что?! Рисковать из-за фуфаек! Ни в коем случае. Категорически запрещаю!
И Мясников, как ни в чем не бывало, снова начал оборудовать наблюдательный пункт. Однако ему по-прежнему не давали покоя эти фуфайки. Снова подходит:
— Товарищ старший лейтенант, вон там, слева, тоже есть окоп с убитыми, и немцев там поблизости нет. Разрешите, я туда схожу за фуфайками.
— Не разрешаю и запрещаю по этому поводу обращаться!
И Мясников снова принялся оборудовать ровик. Лопата, как смычок скрипача, виртуозно мелькала в его сильных руках — казалось, не лопата движется вверх-вниз, влево-вправо, аккуратно подтесывая неровности окопа, а стройное, гибкое тело разведчика выписывает замысловатые фигуры вокруг трости-лопаты. Мясников всегда все делал основательно и красиво.
Минут через десять в районе злополучного окопа, где нас обстрелял немецкий пулеметчик, резкая пулеметная очередь и душераздирающий человеческий крик вспороли необычную тишину переднего края. У меня так и оборвалось все внутри — уж не Мясников ли?
— Где Мясников?!
Мясникова нигде не было. Посылаю двоих ребят с плащ-палаткой в район окопа:
— Только осторожно, сами не нарвитесь на пулемет!
С нетерпением хожу вдоль линии обороны, всматриваюсь в туман, жду ребят. Наконец из тумана высовываются двое и что-то тянут за собой: не то пулемет, не то еще что. Находившийся рядом со мною пехотинец бросился к стоявшему у его ног на сошках пулемету и уже успел оттянуть затвор, но я резким ударом сапога сваливаю пулемет набок. Пехотинец со злобным недоумением взглянул на меня и снова схватился за пулемет. Он принял наших разведчиков за немцев, а меня посчитал предателем.
