Тут подбежали мои управленцы. Рослый, с вытянутым лицом и длинным носом Коренной, единственный выживший со дня формирования дивизии разведчик, вместе за два года боев мы сполна натерпелись лиха от немцев. Молоденький, юркий, с мальчишеским лицом Штанский и степенный, неторопливый связист Карпов.
— Ну что, догнали, товарищ старший лейтенант?! — удовлетворенно, с оттенком восхищения закричал Коренной. — Да что вы на него смотрите! Дайте я врежу ему! — и, не дожидаясь моего ответа, изо всей силы ударил немца сапогом в бок.
Фашист охнул, сморщился от боли и закрыл лицо руками. Угроза смерти снова нависла над ним. Вслед за Коренным к немцу кинулся Штанский. Хотел ли он начать резать его на кусочки? — но я выбросил вперед ногу и защитил немца. Непросто было мне успокоить разъяренных управленцев. Уравновешенный Карпов, он года на три постарше нас с Коренным, ему уже под двадцать пять, спокойно предложил:
— Давайте пристрелим его, товарищ старший лейтенант, и с концами.
— Нельзя этого делать, ребята, он же пленный. — И строго подытожил: — Ответит по закону. Коренной, отконвоируй пленного в штаб. Да смотри не своевольничай! Проверю! — Это уже был строгий приказ, а не уговоры и разъяснения.
Немец со страхом следил за нашим разговором, ожидая своей участи. Коренной вскинул автомат на изготовку и зло крикнул:
— Ком!
Немец с опаской поднялся и, опустив голову, пошел впереди разведчика. Подошел и Морозов с остатками своего батальона. С интересом и злобой во взгляде проводили пехотинцы пленного немца. Мы присоединились к пехоте, и все вместе пошли под пули таких же, как этот, брать очередное село.
Не растерялись
Заканчивался март. Продолжая весеннее наступление, перед рекой Ингул мы встретили новую линию обороны немцев. Одолеть ее у нас уже не было сил.
Пару дней назад мы форсировали небольшой приток Ингула. Той темной ночью по-весеннему разбухшая река поглотила много плотов с нашими солдатами и орудиями. В кромешной темноте бросались мы в быстрый ледяной поток, который буквально кипел от разрывов снарядов и мин. Пулеметные вихри хлестали нас со всех сторон. Осветительные ракеты врага раз за разом выхватывали из темноты множество плывущих, высвечивая своим мертвенно-бледным отсветом взвихренные разрывами столбы воды, дыбом встававшие плоты, и снова все погружалось в темень. Оставшиеся в живых, изо всех сил преодолевая течение, плыли в одиночку и остервенело гребли на уцелевших плотах, устремляясь к тому берегу. Но и там нас ждало не спасение, а жестокая схватка с врагом. Ощутив под ногами твердь, мы выскакивали из воды, пригибаясь бежали, стреляя на ходу, теснили врага, занимали плацдарм…
Нелегко давались нам и сухопутные рубежи. И вот теперь остатки батальона Абаева, человек пятьдесят, до полуночи пролежали перед немецкими окопами под секущим огнем пулемета, не решаясь лезть на рожон.
— Что-то у немцев подозрительно: стреляет только один пулемет, — говорю Абаеву, — пошли-ка ребят проверить, не снялись ли они.
Я опять с комбатом Абаевым, поддерживаю его батальон своей батареей, мог бы и сам послать разведчиков, да некого посылать, всех повыбило, на моем НП нас трое: Абаев, я и мой последний связист.
Разведчики доложили, что немецкие окопы пусты. Решаем с Абаевым свернуть батальон, обойти стреляющий пулемет справа и направиться в Сидневку — деревушку на берегу Ингула, пока немец не успел закрепиться там.
— А ты — бегом на батарею, — посоветовал мне Абаев. — Если немцев в Сидневке нет, дам тебе по радио сигнал «Двигай», и ты прямо с орудиями приезжай в Сидневку.
Едва мы привели гаубицы в походное положение, как от Абаева по радио поступил сигнал «Двигай». Значит, немцев в деревне нет — переправились за Ингул, а батальон Абаева уже прибыл в деревню. Сажусь в головную, уже выехавшую на дорогу машину с орудием, и мы всей батареей пускаемся в путь к Сидневке.
Светает. Смотрю на карту: сейчас минуем еще одну балку и за бугром — Сидневка. Теперь все мое внимание вперед, на дорогу. Тяжело груженная машина с передком и гаубицей на прицепе медленно преодолевает взгорок. Уже видно, как где-то далеко-далеко впереди засинели поля, потом, ближе, блеснула река, и вскоре из-за капота машины выплыли домики Сидневки. А когда мой тяжелый трехосный «Студебеккер» почти полностью выехал на бугор, внизу-впереди в двухстах метрах выросли крайние хаты деревни, плетни и, ближе к нам, огороды. Освободившаяся от снега земля уже подсохла, на голых огородах резко проступают травянистые межи.
Но что такое?! Совсем рядом, перед огородами, бродят немцы: обустраивают окопы, расставляют пулеметы. К немцам приехали! — мелькнула страшная догадка. Внутри так все и оборвалось! Но мгновенный испуг был тут же подавлен натренированной за годы войну волей. В голове быстрее молнии засверкали, забились варианты решений. Что делать?! Наверное, кипящий котел испытывает меньше ударов пара о стенки, чем ощутила тогда моя черепная коробка под напором лавины мыслей. И главный вопрос: как спасти батарею?! Свернуть в сторону нельзя — с обоих боков саженные кюветы. Подать назад — бесполезно, сразу же подвернется гаубичный передок и застопорит движение, а там подпирают еще три «Студебеккера» с орудиями, а в кузовах полно снарядов и расчеты сидят. Услужливая память тут же высветила случай с 7-й батареей: в пылу наступления она влетела в деревню к немцам и вся была уничтожена. Мой шофер Небылицкий тоже увидел немцев. Непривычный к боевой обстановке, он со страха отпустил руль и поднял ногу с газа. Машина, уравновешивая на противоположной стороне бугра 2,5-тонную гаубицу, затормозила, солдаты, сидевшие на снарядных ящиках в кузове, забарабанили кулаками по железной кабине: дескать, куда же едем?! Единственно верное решение пришло мгновенно:
— Вперед! — гаркнул шоферу, левой ногой уперся в сапог водителя, мотор взревел, и машина на полной скорости помчалась вниз, к немцам.
Небылицкий, испугавшись меня больше, чем немцев (ранее таким он меня не видел), вжался в руль и вновь обрел способность управлять машиной. Правой рукой я махнул в открытое окно кабины сидевшим в кузове: мол, вижу, действую. Батарейцы с высоты кузова открыли огонь из автоматов. У врагов — суматоха, замешательство, но вот они тоже взялись за оружие, вижу, как у одного никак не встает на сошки пулемет, другой панически шарит по брустверу: никак не может отыскать автомат. Мы проскакиваем мимо немецких окопов, влетаем на улицу; резко крутанув, сворачиваем в палисадник, чтобы орудие развернулось стволом вперед. Еще на развороте выскакиваю из кабины, бросаюсь к орудию, открываю затвор. Не успел никакой команды подать, а кто-то уже сует в казенник снаряд, другой — заряд, рву за боевой шнур — и гремит выстрел. Орудие не приведено к бою — не снят чехол со ствола, не разведены станины, нет упора — так стрелять ни в коем случае нельзя! Но жизненно необходим был БЫСТРЫЙ выстрел! И он раздался! И этот скорый выстрел в никуда решил все дело. Немцы бросились бежать вдоль улицы к реке, в их представлении, мы намеренно ворвались в их расположение и уже ведем огонь из орудий. Ставлю второе орудие рядом с первым, приказываю лейтенанту Ощепкову из двух гаубиц уничтожать убегающих фашистов, а сам встаю на подножку третьей машины и веду второй взвод переулком к мосту.
