— Ну и живучи мы с тобой! — отвечаю.
Мы с ним еще со Ржева. Из всех управленцев дивизиона, начавших воевать подо Ржевом, кроме нас с ним никто не уцелел. Коренной и в атаки вместе со мною бегал, и за «языком» ходил, и тоже два года без передышки на передовой воюет. Такой же живучий, как и я. Мы с ним одногодки, умудрились дожить до двадцати трех, вот и сегодня повезло. Конечно, у рядового разведчика хлопот и забот поменьше, чем у командира батареи или дивизиона, но мы с ним дружим и всегда вместе. Во 2-й батарее уже пятый командир сменился, а нашей везло — я был только третьим, и таковым оставался, пока не назначили меня командиром дивизиона.
В пехоте командиры еще чаще меняются, чем в артиллерии. Задержался только Морозов, около года командует батальоном. Выбьют дивизию, сведут остатки в один батальон — 1-й, и командиром назначают Морозова. Ну а он — мой друг, поэтому поддерживала его батальон всегда моя батарея. Сколько за год мы с ним боев провели! А здесь сколько людей потеряли, расширяя и удерживая этот плацдарм. И всегда лично нам везет. Может, опыт сказывается. Ведь мы с Морозовым — «неубиваемые». В стольких передрягах побывали. И сегодня вместе отбивали атаку танков и пехоты.
Часа через три после атаки, когда все ее последствия уладились, в траншее остаются только наблюдатели у пулеметов. Как после тяжкой работы, люди расслабились, забрались в блиндажики, отдыхают. Лежу и я в своей конурке на сухой траве. Вдруг завешивающая вход плащ-накидка с шумом поднимается, и в блиндажик просовывается Морозов. Иван старше меня, призван из запаса, бывший агроном и выглядит куда солиднее меня. Его лицо не только война опалила, но и довоенные жаркие полевые ветры.
— Ну, чего дрыхнешь? — весело говорит.
Сел на Яшкин лежак, уперся головой в потолок. Я присмотрелся к нему при свете «катюши» — на улице хоть и солнце, но в землянке всегда сумрачно, и невольно залюбовался Морозовым: только из боя, а выглядит — как с парада! Портупея блестит, гимнастерка будто из-под утюга. Успел переодеться. Знает службу его ординарец. Да и сам он из дворян, затерявшихся в годы советской власти где-то в сибирской глуши под видом ссыльных царских времен революционеров. А может, и в самом деле революционерами были, а теперь уже от репрессий тридцатых годов спрятались. Рассказывал-то он больше про Ленинград, видно, там еще до революции его предки жили, да и он там родился. Помню, я от него впервые узнал о скрипичном мастере Страдивари. Меня он очень уважает. И не только потому, что я до войны учился в Ленинграде, хорошо знаю этот город и нам есть, что вспомнить. Имея высшее математическое образование и большой опыт войны, я хорошо корректирую огонь своих батарей. Сам Морозов и его бойцы надеются на мой дивизион, точно на палочку-выручалочку, «как на каменную стену», — говорит Морозов. Когда мои снаряды рвутся в гуще атакующих фашистов и их атака срывается, а потом я начинаю уничтожать остатки убегающих немцев, Морозов радуется, как ребенок, по-мальчишески подпрыгивает и чего только не выкрикивает.
Морозову уже тридцать. Высокий, стройный. Всегда серьезный. Улыбка только чуть-чуть осветляет его лицо и распрямляет две крупные морщины, что тянутся от носа к его крепко сжатым челюстям. А в темных глазах всегда чертики играют. Я с такой радостью сменял бы свои румяные мальчишеские щеки на его смуглое волевое лицо. Особенно величав бывает Морозов, когда поднимает батальон в атаку. Мечется перед цепью лежащих солдат со вскинутым над головой пистолетом, а они не встают. Двое-трое поднимутся и тут же замертво падают под вражеским огнем. А Морозов как заговоренный! Хватает одного за шиворот, другого, и вот поднялась вся цепь и понеслась вперед вместе с Морозовым. А тут еще мои снаряды рвутся во вражеской траншее. И противник не выдерживает натиска, выскакивает из траншеи и удирает в тыл. Я со своими разведчиками и связистами, свернув связь, догоняю батальон, и теперь изо всех сил мы бежим уже вместе, минуем брошенные немцами окопы, к новому их рубежу. А этих рубежей!.. Да через каждые триста метров! И ох, как до Берлина их еще много! Продули начало войны, подпустили немцев к Москве и Сталинграду, вот теперь и бейся за каждый укрепленный немцами рубеж, поливай землю кровью!
— Ну, чего задумался? Пойдем прогуляемся, — предлагает Морозов, — посмотрим, что от твоих пушек осталось.
— Ты о моих пушках не беспокойся. Свои остатки успел посчитать?
— Да мне твои орудия дороже, чем тебе, — парирует батальонный, — если бы не твои пушки, хана бы нам! Радует, что и студенты соображают. Молодец! Как знал, ночью поставил пушки на прямую наводку.
Действительно, я как чувствовал, что сегодня будет такая страшная заваруха. Вчера вечером будто кто толкнул меня: поставь гаубицы на прямую наводку! И я вытащил их из-за бугра, с закрытой позиции, и поставил в двухстах метрах позади себя. Огневики за ночь хорошо окопали орудия, замаскировали сетками, свежей травой. Немцы не ожидали такого подвоха и утром не заметили наших орудий, потому смело и поперли на танках — хотели гусеницами вмазать нас в землю, заживо похоронить решили! До чего же мы осточертели им! Ну а сегодня утром все случилось наоборот. Только танки вышли из лощинки и направились на наши окопы, мои пушкари по ним и ударили. В течение двух минут все восемь и загорелись. Правда, с пехотой пришлось повозиться, до рукопашной дошло. Слишком много их было. А если бы мы танки не сожгли, плохо бы нам пришлось. Морозов был так рад. Вот ему и не терпится повидать моих огневиков, предлагает:
— Пойдем, сходим к твоим пушкарям, поблагодарить хочу, здорово они нас выручили.
Протиснулись в ярко освещенную солнцем траншею и по соединительному ходу направились в тыл.
Закончились окопы, вылезли мы из траншеи и пошли по изумрудному лугу к моим пушкам.
— И у нас луг такой же красивый, только маков нет! — восклицает Морозов.
Большими неровными пятнами на фоне яркой зелени то тут, то там разливаются заросли цветущих ярко-красных диких маков. Красота неимоверная! И непривычная тишина! Никто не стреляет — ни немцы, ни наши. Только черные пятна воронок безобразят пейзаж. Мне вдруг вспомнилось босоногое детство, вот так же шли мы с отцом на сенокос. Где-то он теперь? Тоже воюет…
Прошли метров сто, когда откуда-то из поднебесья послышался тонкий посвист. Свист быстро перешел в низкий шумок, и недалеко от нас разорвался снаряд. Вскоре по другую сторону рванул еще один — мы поняли, что немцы нас заметили, ведут пристрелку. Видно, не понравилась немцу-артиллеристу наша прогулка. Услышав зловещий шум следующего снаряда, я бросился в ближайшую старую воронку. Рванул снаряд, пролетели осколки. Поднимаю голову посмотреть, где залег Морозов, жив ли. И глазам не верю: стоит в полный рост на прежнем месте, еще и ухмыляется.
— Ты чего?! — в недоумении кричу.
Но тут очередной снаряд снова вмял меня в землю. Опять поднимаю голову — а он стоит в той же позе! Я успел даже подумать: смелее он меня или бесшабашнее? Раньше за ним такого не замечал.
— Ты с ума сошел?! Ложись!
— Да нет. Хочу лишь посмотреть, как ты решил выжить, — саркастически отвечает Морозов, не тронувшись с места.
