— О себе скажу так. В день, когда нас подбили, в этот день мне запомнились на всю жизнь такие детали. Во-первых, когда мы надевали парашюты, мне помогал наш почтальон. Почтальон никогда не ходил на стоянки, а тут подошел вдруг к нашему самолету. У меня это почему-то отложилось в голове. Когда уже сели в кабину, подошел Володя Козлов, он москвич, сержант, тоже механик по электрооборудованию. Мы с ним учились в одной школе и попали в один полк. Володя обслуживал самолеты другой эскадрильи, но вдруг подошел к нашему самолету, помахал мне рукой, я ему кивком головы ответил. А когда мы начали выруливать, я спохватился: документы-то с собой, здесь. У нас был такой приказ: документы оставлять наземному экипажу.
— Летали без документов, без орденов?
— Да. Но уже было поздно, поскольку мы стали уже выруливать. Ну что же, остались так остались! Это то, что мне запомнилось. И вот мы взлетели, летим, унылый ландшафт, унылая обстановка: тундра, сопки, озера. Раньше они мне казались неприятными и унылыми, а тут почему-то такими дорогими стали, такими красивыми показались, такими родными. Это чувство Родины! Вот эти нюансы у меня остались в голове на всю жизнь. И насчет страха я скажу. Страшно, конечно! Но когда нас атаковал «Фокке-Вульф», я удивительно спокойно стрелял, как будто я в тире: я даже видел застывшее лицо летчика сквозь «фонарь». А когда я уже упал раненый, когда уже опасность миновала, — тут мурашки побежали по спине! Вот такое состояние. В общем-то я по характеру спокойный. Помню, в мои детские годы, родители уйдут в гости или театр, приходят, звонят — звонок над моей головой, — а я проснуться не могу. Мой брат, который в другой комнате, он вскакивает и бежит открывать родителям.
— Было такое, что стрелки в полете прятались, ложились в кабине. Вы встречались с такими случаями?
— Я не знаю случаев, когда кто-то отказался лететь. А в бою… Трудно представить, кто такое мог видеть. Если только фашистский истребитель, а как с ним поговорить, с фашистским летчиком? Только он может обнаружить, что стрелок спрятался.
— Всегда был комплект в экипаже? Допустим, летит шестерка: всегда было шесть стрелков или могло быть меньше?
— Один раз мой командир Парфенов летал без меня. Не знаю, конечно, как это получилось, но он сказал перед вылетом: «Я сказал командиру полка, что ты заболел. Я хочу полететь один. И покажу, как я тебя люблю». Прилетел, — и моя кабина пробита в трех местах. Как он знал? Это что-то невероятное, это уже мистика какая-то! Это было один раз, но тогда он полетел один с разрешения командира полка.
— Было такое, что на месте стрелков катали адъютантов эскадрильи: делали боевые вылеты, чтобы была награда?
— Один случай у нас был. Арбузов, старший лейтенант, про которого я говорил, что он нас учил воздушной стрельбе и навыкам воздушного стрелка. Он был адъютантом 3-й эскадрильи и в конце войны летал стрелком.
— А так, чтобы техники летали?
— Через 60 лет после войны мы с моим командиром Веселковым встретились благодаря ведущему телевидения НТВ Телеченко. И когда мы встретились, он рассказал, что после того, как я попал в госпиталь, он летал с капитаном, присланным из наземных войск, штрафником. Такой случай был. Но механиков не было. Механик летел, только когда перебазировались: там можно было вдвоем лететь.
— Награждали за сколько вылетов? Была какая-то норма? Я знаю, что у летчиков-штурмовиков за 11 боевых вылетов давали орден Красной Звезды, за 100 боевых вылетов летчик получал Героя. Со стрелками такое было? Была какая-то разнарядка?
— Почти все воздушные стрелки получили какие-то награды. Но вылетов стрелки делали очень мало. Жизнь воздушного стрелка была кратковременной: 10–12 вылетов. Мне посчастливилось сделать 61 боевой вылет. Это самое большое количество боевых вылетов в полку у воздушного стрелка. Летчики имели больше вылетов: но у них вылеты учитывались не только на штурмовиках, но и приплюсовывались вылеты на предыдущих самолетах. Когда после госпиталя я попал уже к Герою Советского Союза Кобзеву, он совершил 220 боевых вылетов и получил звание Героя.
— Деньги платили?
— Да, но я не помню сколько. 36 рублей на каком-то этапе давали. Старший сержант получал, по-моему, 36 рублей.
— На Вашем самолете что-нибудь было написано?
— Мы не писали ничего. Это истребители писали, указывали количество сбитых самолетов.
— Потери, это в основном ранения у стрелков?
— Обычно убивали стрелка, ранения были редко.
— Как Вы считаете, какое соотношение потерь: летчик и стрелок? Кого чаще?
— Конечно, чаще стрелка. Если из 12 человек нашей группы только 2 остались живы!
— Какие вылеты самые опасные?
— Чем опаснее, тем интереснее. Это же здорово смотреть, как щепки летят от дотов и дзотов, как танки горят, как егеря разбегаются, бегут из окопов!
— Не было желания избежать вылетов на Луастари, который забрал много жизней?
— Там очень много погибло. Но желания туда не летать не было: даже наоборот. У нас на командном пункте в Мурмашах перед вылетом летчики, включая Орлова, написали такой призыв на стене, плакат: «Мы летим отомстить за гибель Камышанова. Смерть фашистским оккупантам! Мы не пожалеем своей жизни! Мы погибнем, но отомстим!». И надо же такому совпадению случиться — они погибли. Вот такой был плакат, который, кстати, зафиксирован в архивных материалах Подольска. Вот такой был призыв от имени летчиков, которые летели на опасное задание на Луастари.
— Взаимоотношение в Вашем экипаже — это настоящая мужская дружба. А в других экипажах как было? Бывало такое, что стрелок и летчик никак не могут ужиться?
— Бывало, что меняли состав экипажа. Или стрелок погиб, или летчик заболел или погиб. А вот мне посчастливилось летать с тремя командирами.
— Какие у Вас были отношения, понятно, в бою Вы по имени обращались друг к другу, а на людях?
— Да, в бою по имени. А на людях — «товарищ старший лейтенант». Соблюдали субординацию.
После того как я вернулся из госпиталя, соседние полки перелетели на 2-й Белорусский фронт, а наш полк остался охранять Заполярье. 8 мая 1945 года я заступил дежурным по аэродрому. Сидим — вдруг ночью звонок: «Слушайте важное сообщение». Я держу трубку, проходит 5, 10, 15 минут. Я задремал, и вдруг опять к трубке: «Слушайте важное сообщение». И сообщают: «Германия капитулировала!» Прибежал дежурный по аэродрому, принес ящик с ракетами. Я схватил ракетницу, мы вытащили ящик из командного пункта и давай палить! К нам присоединились дежурные по стоянкам.
Стреляли из своих винтовок, автоматов. Потом уже гарнизон проснулся. Кругом выстрелы, кругом пальба, ракеты. Потом заговорил Мурманск. Начали бухать тяжелые орудия. Весь гарнизон ожил. Так мы встретили День Победы…
— После войны война снилась?
— Война не снилась, а летал я почти всю жизнь во сне.
