— Летчики нет. Воздушных таких боев не было, немцы боялись в лобовую идти или сбоку подходить. Куда им! А ведь мы же летим-то по четыре машины и друг друга охраняем. Я тебя, ты меня…
— Истребители наши Вас часто прикрывали?
— Все время. Каждый боевой вылет, четверка истребителей Як-3.
— А не бывало ли такое, что немецкие истребители связали сопровождение боем и Вы остались одни?
— Не было таких случаев, не видел. Если даже что-то случается, четверка в прикрытии идет, два прикрывают нас. Два идут отгонять…
— Вас прикрывали разные полки истребительные? Или один и тот же?
— У нас было в дивизии три полка штурмовиков и истребительный полк. Не помню номер. Этот полк занимался прикрытием и воздушные бои вел. Ребята наши давали им «прикурить».
Такая была дисциплина, такая была ненависть. Никакой боязни, что ты можешь погибнуть, товарищ может погибнуть. Даже думки в голове не было.
— А как же тогда бывали случаи, что возвращались, не выполнив задание?
— Только по погоде, но у нас и такого не было.
— От кого потерь больше было? От зениток или от истребителей противника?
— В нашем полку только один или два экипажа погибло.
Я сделал восемьдесят семь боевых вылетов, вот за это время у меня был на глазах только один случай. А мы летали каждый летный день. Не было выходных, ни праздников, какие там праздники-то.
— Как Вы относились к немцам?
— К немцам я относился так — уничтожить, чтоб не было духа… Но однажды мы стояли на дороге, и вели немцев пленных. Посмотрели на них, они такие были сирые, что даже руки марать не захотелось…
— А отношение к ним, как к профессионалам войны? Уважали их? Или считали, что немец уже выдохся и недостоин внимания?
— Немец уже не тот был. Если он видит, что идет эскадрилья и прикрытие, то он уже побоится подойти, уходит в другое место, ищет, где полегче. Не было ни одного вылета, чтобы немецких истребителей не было у нас на пути, но чтоб они нас атаковали…
Они вообще-то боялись. Но и обнаглевшие попадались… А так все было хорошо. Я ж говорю, что «в сорочке родился». Мы отлетали… Эскадрилья была хорошая, и дисциплина, и отношение друг к другу. На командиров повезло, я считаю. Отличный был командир дивизии Кучма, полковник, и наш командир полка Петров, и командир эскадрильи Ермилов Павел Александрович. Боевые задания выполнялись, и ответственность экипажей была стопроцентная — никто не боялся задания. Чтоб вернуться обратно, испугаться, такого не могло.
— Вы не помните, ваши «Илы» были какие? Крылья были прямые или со стрелочкой?
— Нет. Немножко были… Стрелка.
— Не помните, как они были окрашены?
— В зеленый цвет. Без камуфляжа. Никаких полосок или надписей не было. Были только номера на киле: один, два, три… У меня был тринадцатый. Я его не боялся.
— А были ли какие-то суеверия? Ну не бриться перед вылетом? Не фотографироваться?
— Не было. Все чистенькие были, побритые.
— Какие отношения сложились с техническими специалистами?
— Хорошие. Мы им помогали. Оружейным мастерам помогали бомбы подвешивать, вооружение. Но я не механик. Чем мог помочь техникам? Заправить, шланг подать, под бомбу спину подставить… А радисты, те уже все сами. Каждый раз после вылета проверяют.
— Немецкими шлемофонами не пользовались?
— Нет. И не видел их даже. Только наши.
— У Вас женщин в полку много было?
— Может, раньше и были, но в мое время почти не было. А среди технического состава не было вовсе. Санитарка была, Мария. Она смотрела, чтобы были заполнены санитарные ячейки, бинт там, что положено. Но никто не тратил ничего, так что и работы у нее немного было.
— Вы помните первый аэродром? Куда Вы с запасного полка прибыли?
— Был полевой аэродром укатанный, никакой бетонки, ничего.
— Где жили?
— У нас там было общежитие. Барак. А некоторые экипажи жили по домам. Потому что были пустые дома, хозяева эвакуировались. Давали на два, три звена.
— А местные жители были? И какие с ними отношения были?
— Были. Отличное отношение. И их никто не обижал, никто не воровал. Местные самогон гнали. Но я не помню, чтобы кто-то в моей эскадрилье покупал и пил…
Время быстро летело. Вы знаете, вот не успевали отдохнуть. Только приляжешь, уже вставать надо. А мы вставали рано, где-то в шесть утра. Помоемся, и в столовую, а потом везут на аэродром, и готовишься к боевому заданию.
— Скажите, как было у Вас с политработниками в полку?
— У нас был майор Мошкин, хороший мужик.
Блин! Так, я же сам был комсоргом. Я ж говорю, куда сам не захочешь сунуться, обязательно меня туда засунут. Я сам не высовывался, но они видят, человек справится, и меня — комсоргом эскадрильи. Партийных у нас в эскадрилье не было. Все комсомольцы были. Но все ребята у меня были боевые такие, что дай боже.
— А в чем вообще заключалась работа комсорга?
— Во-первых, агитация: пропаганда опыта по боевому обслуживанию самолетов, информация о состоянии на фронтах…
Выпускали стенгазеты, вывешивали листки-«молнии». Рассказывали о том, как отличился какой-то экипаж.
Для этого у нас в комсомольской организации редколлегия была. Она занималась этим вопросом… Так что пустого дня не было. Каждый чем-то занимался…
— Замполит у Вас летающий был?
— Да. Был летчик, тоже командир. Были и просто политработники, но это уже при дивизии. Был начальник политотдела дивизии, который отвечал за политическую подготовку кадров. И к нему никаких претензий нету. Но были и такие, кто и не летал, и был «трепло гороховое». Были. Таких экипажи не любили.
— На Ваш взгляд, должен был летать политработник, для того чтобы уважение к нему было?
— Не только в моем случае назначение на политработу было как бы в приказном порядке.
Видят, что человек может с народом общаться, довести дело до конца. Вот у Ермилова заместитель был политработником. Он отвечал за политическое воспитание экипажей. Он летал, и к нему никаких претензий. Умел гасить конфликты в коллективе.
— А особист в полку был?
— Особый отдел был только при дивизии. И представителя СМЕРШа в полку не было.
— У Вас в эскадрилье был адъютант эскадрильи?
— Адъютант был. А вот летал он или не летал, я не скажу.
— За какое количество боевых вылетов стрелку давался первый орден? За первых десять вылетов?