— Были ли какие-то ритуалы у летчиков перед полетами, как насчет примет и суеверий?
— Самолета с номером 13 в полку не было. Вместо номера на фюзеляже нарисовали чайку… Нельзя было бриться перед полетом, иначе не вернешься. В карман комбинезона в нашем полку было принято положить кусок черного хлеба. На аэродром надо было идти пешком, если кто-то предлагал подвезти на машине до самолета, сразу отказывались. Считалось, что если ногами дойдешь, то и вернешься на своих ногах. Летали с документами и орденами. Плохая примета — лететь на задание со стажером. Их, стажеров, присылали в полк на месяц из тыловых училищ набираться фронтового опыта, так многие из них погибали в первых своих вылетах. По возвращении с задания свертывали самокрутку и обязательно курили и только потом шли с докладом в землянку к командиру. Были какие-то амулеты, разные предметы — обереги, но в открытую никто на шее крестов не носил и молитв не читал. Летишь на задание, ночка лунная, и видишь с высоты, как весь маршрут усыпан обломками наших и немецких самолетов, почти из каждого озерца, а их на Валдае великое множество, торчал хвост сбитого Ил-2. Здесь судьба распоряжалась нашими жизнями, амулеты не помогали. А вообще, летчики и полковые разведчики самый суеверный народ в армии.
— В различной мемуарной литературе пишут, что ночные бомбардировщики совершали за ночь до 10 вылетов. Так ли это было на самом деле?
— У нас в полку максимум успевали сделать 5 ночных вылетов. Зимой, как только начинало темнеть, поднимались в воздух, подлетаем к передовой — уже темно. Надо учитывать подлетное время к цели, а также время между вылетами, когда механики, оружейники и прибористы вновь готовят машину к бою. Нет, 10 вылетов за ночь — это перебор. Летом вообще успевали сделать 1–2 вылета, начинали полеты в 10 часов вечера. Наш фронт не двигался с места почти два года, у немцев оборона на открытой местности была сплошная, так что если уже рассветает, а ты еще над немецкой территорией, то сразу из многих стволов долбят по тебе, попробуй дотяни до своих. Летных ночей было в среднем 15 в месяц.
— Как был налажен быт летчиков, как кормили и одевали?
— Кормили по так называемой 5-й норме, на переформировках или в резерве — по 7-й норме. 5-я норма гарантировала каждый день мясо, жиры и т. д., так что летному составу можно завидовать в этом аспекте. Был еще бортпаек, шоколад и галеты. Своей кухни у нас не было, ответственным за питание являлся бао (батальон аэродромного обслуживания). С обмундированием перебоев не было. Заботились о «сталинских соколах». Баня в среднем 2 раза в месяц, были оборудованы специальные палатки. Кинопередвижка приезжала редко, о концертных фронтовых бригадах мы узнали ближе к концу войны. Если вам такие условия кажутся излишне «нежными», то просто напомню, что до конца 1943-го, по статистике, летчик погибал в среднем через 2 месяца после прибытия на фронт. Весной 1942 года к нам в полк приезжал знаменитый писатель Константин Симонов, и мне, в то время комсоргу полка, довелось с ним лично побеседовать. Военторга у нас не было, во всяком случае, я не припомню. Спали после вылетов обычно с 9 часов утра до часу дня, утром на завтрак давали 100 граммов водки или стакан вина, ноя свои «наркомовские» отдавал пилоту. Давали пачку табаку, 100 граммов на 4 дня, папирос не было. Зарплата лейтенанта в авиации, если я не ошибаюсь, была 1600 рублей, да еще доплачивали 10 % за каждый боевой вылет, но наличных денег мы не видели. В 1943 году я перевел все деньги в Фонд Обороны на покупку самолета По-2, об этом написали во фронтовой газете, но в наш полк этот самолет не прибыл. Деньги нам нужны были только в тылу, на переформировках, купить водки и хлеба в довесок к голодной тыловой норме. О судьбе родных я тогда ничего не знал, и высылать денежный аттестат было некому. В эскадрильи был баян, свободными вечерами собирались и пели под игру нашего летчика Оськина, погибшего уже в 1945 году. Это был замечательный человек и прекрасный поэт… Играли в шахматы, шашки. Картежников заядлых у нас не было, да и это не приветствовалось, но в преферанс — «святое дело» — играли на отдыхе… Даже на переформировках в части была дисциплина, никто особо не куролесил. Не было у нас, как говорится, «фронтовой вольницы». На СЗФ стояли в лесах, жили в землянках, подготовленных солдатами БАО. На эскадрилью — 2 землянки, правда, командир Ляпунов и комиссар эскадрильи Иванов имели отдельную землянку. После гибели Ляпунова командиром назначили Сашу Овечкина, бывшего инструктора Ленинградского аэроклуба, так он жил всегда с нами в общей землянке. Контактов с местным населением не было, от передовой на 50 километров отселили все местное население, создав закрытую зону отчуждения, это уже потом, на Украине, в Польше, стояли в населенных пунктах, так там наобщались.
— Женщины были в полку?
— Больше 2 лет воевала в нашем полку отважная летчица Нина Федорова, погибшая 17 января 1945 года. Остальные девушки были оружейницы. Но грязи или пошлости в отношениях с нашими девчатами не было. Да и ППЖ по принуждению тоже не припомню.
— Расскажите о техническом составе полка, о штабистах. Как к ним относились боевые летчики?
— Технический состав нашего полка был сформирован из кадровых специалистов, служивших до войны в частях, дислоцированных в Средней Азии. Это были настоящие труженики войны, делавших свою тяжелую работу без сна и отдыха. Назвать их «тыловыми крысами» язык не повернется. Они гибли при бомбежках, или например, наш механик Фесан подорвался при подвеске бомб к самолету. По поводу штабной челяди могу сказать, что если в пехоте адъютант, или начхим, или агитатор полка в трудную минуту посылались в передовую траншею заменять убитых командиров, то в авиации это были наземные должности. Но кто-то должен был и эти должности занимать. Наш особист за время войны никого «под монастырь» не подвел в моей эскадрилье, и на том спасибо. Всего в полку, кроме летного состава, было примерно 200 человек наземной обслуги. Да в БАО человек 250. У каждого своя война и своя доля. По поводу комиссаров. Летом 1942 года перед боевым вылетом подошел наш комиссар эскадрильи капитан Иванов и говорит: «Сержант, пиши заявление в партию, ты достоин». Я написал: «Хочу идти в бой коммунистом». Уже в 1943 году на должности политработников эскадрильного уровня выдвигали только боевых летчиков. Командование знало, что пилоты недолюбливают эту «партийную бражку», тут воевать некому, а они речи толкают да газетки вслух нам почитывают. Но если быть объективным, большинство из наземного персонала рвались в бой. Вот вам пример. Окружена немецкая группировка в районе города Радом. Погода нелетная, и уже утром вместо команды «Отбой полетам» все экипажи собирают в штабе полка и вызывают добровольцев на «важное политическое задание», сбросить на немцев листовки с призывом сдаваться в плен. Идет мокрый снег, у немцев зениток в Радоме до сотни, да и лететь надо на бреющем, чтобы сбросить листовки точно на цель. Поднимается наш замполит Виноградов и заявляет, что речь идет о политическом задании и полетит он вместе с командиром полка Сониным. Ушли они в небо, и через пару часов самолет весь в пробоинах вернулся на аэродром. Кто мог назвать после этого случая нашего комиссара трусом? От политруков я хлебнул горя в 1950 году, в разгар компании по борьбе с космополитами, когда меня исключили из партии и из Военно-воздушной академии. Но об этом поговорим в другой раз.
