Через некоторое время, смотрю, едет заправщик нашего батальона, Костин, старый вояка. На KB воевал под Сталинградом. В районе сосредоточения этот Костин молодых собрал и рассказывает, как он воевал под Сталинградом: «Знаете, у KB — броня во! Однажды немцы как дали болванкой, смотрю, болванка красная и лезет, и лезет через броню. Я схватил кувалду, как врезал по ней, так она и отлетела». Молодежь слушает его внимательно — ребята еще не были на фронте. Я отошел, засмеялся. Тут я говорю: «Костин, давай заправь меня». — «Ну, давай. Мне все равно кого заправлять». Начали ручным насосом качать. Заправились, попросил я его передать в батальон, в каком я положении нахожусь.
Костин уехал, я один остался. Ночь. А машина открытая, люка наверху нет. Что делать? Ведь любой может прийти и сонного придушить. Однако переночевал, а утром вижу, идет старушка. Хотя какая она старушка — может, ей лет сорок было, но для меня, пацана, старушка. Остановилась около танка, разговорились: «Вы куда идете?» — «У меня сын в партизанах погиб. Вот иду искать его могилу. Дом разграбили, даже лошади нет, чтобы огород обработать». — «Знаешь, мать, приходи завтра, я постараюсь тебе лошадь найти». Дело в том, что, когда мы наступали, не только немцы отходили, но и наши, русские. Поскольку наступление было быстрым, они не успевали далеко уйти и возвращались обратно. Вскоре я увидел повозку, которую тащила одна лошадь, а вторая была привязана сзади. Останавливаю: «Вам далеко ехать?!» — «До станции. Километров пять». — «Оставьте мне одну лошадь». Они беспрекословно оставили мне лошадь, которую я пустил пастись. На следующий день приходит эта женщина: «Вот вам лошадь, забирайте, используйте». Она в благодарность принесла мне котелок яичницы, самогонки две бутылки, хлеба. Я говорю: «Зачем это? Вы сами испытываете трудности. Я не для этого вам лошадь достал». — «Ничего. Бери. Ешь. Там впереди речушка, а мост через нее танк развалил. Там ваши танкисты, что-то делают». Она ушла. Я сел на велосипед — и туда. Действительно, Иван Бедаев при попытке переехать мост через речку утопил танк. Их уже вытащили, и они приводят себя в порядок на берегу. Договорились дотащить мой танк до берега речки, а то в болоте натягивать гусеницу неудобно. Зацепили тросами танк, к танку гусеницу. Приволокли туда, натянули. Я говорю: «За то, что вы мне все сделали, я вас угощаю». — «Чего у тебя? Сам небось голодный?» — «Не, я не голодный. Самогонкой вас угощаю». — «Откуда у тебя?» — «Добрые люди есть». Сели, выпили и поехали. Догнали бригаду, сдал в ремонт машину, а сам принял другую. Опять со мной механик Иватулин, остальной экипаж новый.
Наступление продолжалось. В июле стояла жара, дороги высохли. А надо сказать, что «тридцатьчетверка» на проселках поднимает страшную пыль, потому что у нее выхлопные трубы направлены вниз, и если раньше нам мешала непролазная грязь, то теперь сквозь эту пыль ничего не было видно. Где-то 12 или 15 июля 1944 года наш батальон двигался по дороге, ожидая, как сказали, встречи с «Тиграми». Впереди шел танк командира роты Чугунова, я следовал за ним, но вскоре я механику говорю: «Ни черта в этой пыли не видно. Сворачивай с дороги к лощине». Спустились в лощинку и пошли вдоль дороги, по которой двигались основные силы батальона. По нам открыли огонь, но снаряды пролетали выше. Вот здорово! Лощина впадала в широкий овраг, на противоположной стороне которого был виден хуторок, перед которым высилась огромная куча собранных с полей камней, а за хуторком — небольшой холм. Наши танки пошли слева по дороге, а я прямо к этому хуторку. Вдруг с кучи камней по нам начал бить пулемет. После того как мы туда осколочным засадили, он замолчал. Поднялись по скату оврага, на котором была посеяна рожь, к этой куче камней. От нее, как мыши, в разные стороны разбежалось человек пятнадцать немцев. Чуть слева остался деревянный хозяйский дом с цокольным этажом из дикого камня. Куда эти немцы разбежались, черт их знает. Главное для нас — немецкие танки и пушки, а пехота — это ерунда. Вроде ничего подобного на хуторке нет.
Впереди, метрах в пятидесяти, как я уже сказал, бугорок. Оттуда высовываются две каски. Дали по ним очередь из пулемета и три-четыре снаряда положили. Все затихло, никто не высовывается. А на дороге что-то горит. Думаю: «Черт возьми, танки, наверное, горят. Значит, по ним действительно „Тигры“ бьют». Иватулину говорю: «Давай на этот бугор. Надо огнем ребят поддержать». — «Младший, — он меня „младший“ звал, — мы высунемся, они нас как корова языком слижут». Он прав, но что-то делать надо! Чувствую, мы одни тут. «Ладно, стойте здесь». Взял гранаты и выскочил из машины. Спрыгнул в рожь. Лег. Черт его знает, почему меня понесло. Иватулин: «Младший, куда ты?!» Думаю, сейчас на бугорок заберусь и посмотрю — что да как. «Наган» вытащил, ползу. И вдруг передо мной немец! Лежит, прижавшись к земле, в правой руке у него автомат. Видимо, он не слышал меня, или его оглушило, или он так наложил в штаны, что не соображал. Я его из «нагана» уложил, автомат — в руки и пополз дальше. Подполз к углу дома, за угол выглянул, а там в окопчике немцы! Я из автомата по ним полоснул и обратно за угол. Они заорали. Высунулся — они там деморализованы. Чувствую, что время не надо терять, иначе мне каюк. Кинул пару гранат, кого-то убил, кого-то ранил. Один из-за кучи камней выскочил и побежал к лесу, что был метрах в двухстах за хутором. Я из автомата хотел его срезать, а у меня уже патроны закончились. Автомат бросил, из «нагана» пару выстрелов сделал — не попал: «Черт с тобой. Беги». А на этом бугорке яма была, видимо, глину из нее брали. В этой яме двоих пленил.
Что с ними было? Черт его знает. Они были какие-то парализованные. Меня убить — ну, ничего не стоило. Тут экипаж подоспел, подошли еще два или три танка. Начали обследовать. А в цокольном этаже дома была дверь, я, еще когда в танке сидел, думал, что надо бы туда снаряд загнать, но потом забыл. Ребята взяли шест и сбоку толкнули эту дверцу. Она открылась, потом тихонечко опять закрылась. Тогда они взяли пучок соломы, подожгли, шестом открыли дверь и солому бросили. Немцы, а их там сидело человек девять, загалдели и выскочили. Как потом уже выяснилось, на этом хуторе стояла мощная радиостанция. Так что это были связисты-тыловики. Мне повезло, если бы это были закаленные в боях пехотинцы, мне бы несдобровать. Потом нас замполит Ганапольский, между прочим, отец Матвея Ганапольского, все шутил, что Родькина можно с одним «наганом» против роты немцев пускать.
Оттуда мы повернули на север и пошли на Двинск. В атаку не ходили. Редко нам приходилось делать классическое наступление на подготовленную оборону. Немцы пользовались засадами, в которых, как правило, использовали «Артштурмы» — самоходные установки с 75-мм пушкой. Они очень тихо двигались, низенькие, легко маскируются — их чрезвычайно трудно обнаружить. Мы шли походной колонной: головной дозор, несколько танков впереди, остальные — на расстоянии. Если немцы устроили засаду, как правило, головной дозор накрывается женским детородным органом. Живые выскакивали, оставшиеся танки начинали стрелять. А куда стрелять? Черт его знает! Они уже смотались. Постреляли, свернулись в колонну и опять их преследуем. Кого нагоним — уничтожаем.
