В корабельных коридорах уже никого не было, пассажиры или разошлись по каютам или сидели в салонах, а вымуштрованная прислуга, похоже, здесь вообще не показывалась. К тому же мягкая ковровая дорожка скрадывала звук шагов, и только корабельная сирена, периодически завывавшая по ночному времени где-то на носу «Кайзера», нарушала тишину.
Сам, того не заметив, полковник привёл Ревекку к дверям своей каюты, и, когда он, ещё не зная, что и сказать, остановился у дверей, она, прижавшись к нему, почему-то чуть хриплым голосом спросила вполголоса:
— У тебя отдельная?..
— Да, — сдавленно ответил Иртеньев, лихорадочно нащупывая ручку двери.
А потом, почти сразу, когда казалось, что щелчок замка ещё слышен в полумраке каюты, они очутились возле кровати и Ревекка, потянув за собой Иртеньева, сама откинулась на стёганое покрывало, превращавшее днём корабельную койку в уютный диван…
* * *
Укрывшись толстым и очень тёплым пледом, Иртеньев сладко дремал в лонгшезе, выставленном на верхней палубе. Изредка приоткрывая глаза, он видел с верхней палубы «Кайзера» дышавший холодной свежестью океан, облачное небо и бегущие вдоль борта пенистые буруны.
Прошлую ночь полковнику не пришлось спать вовсе, но он об этом ни капельки не жалел. Больше того, ничего иного он бы сейчас и не желал, как нового повторения этой удивительной ночи, если б не сладкая истома мягко заставлявшая смежить веки.
Да, такого в жизни полковника ещё не было. Его случайная попутчица оказалась изумительной женщиной. Она так жадно принимала любовника в своё лоно, так сладостно постанывала, что полковник буквально потерял голову, напрочь забыв, где он, кто он и что с ним.
Даже сейчас, прикрывая глаза, он ясно представлял женскую фигуру рюмочкой, несколько полноватые бёдра и круглые ягодицы, никак не портившие общего впечатления, а наоборот, заставлявшие сердце влюбившегося полковника всю ночь неистово биться.
Время от времени Иртеньеву начинало казаться, что происходившее ночью ему просто приснилось, и тогда он протягивал руку к стоявшему рядом лонгшезу и легонько сжимал пальцы Ревекки, расслабленно лежавшие на поручне. Она тут же отвечала ему нежным пожатием, Иртеньев открывал глаза, и каждый раз его встречал благодарно-лучистый взгляд женщины.
Так, в полудрёме, они провели несколько часов, пока морской воздух не взял своё, и сначала полковник, а потом и Ревекка, окончательно проснувшись, начали осознавать, что уже скоро гонг позовёт ко второму завтраку.
— Ну, как, выспалась? — с улыбкой глядя на женщину, спросил Иртеньев.
— А ты? — уголки губ Ревекки лукаво поползли вверх.
— Вроде, только есть зверски хочется…
— М-м-м… — Ревекка потянулась в лонгшезе. — А я прямо тебя так бы и съела…
Иртеньев вспомнил, что когда там ночью в каюте, он вставал с кровати, Ревекка обязательно подходила к нему и, обнимая, крепко кусала за то или другое плечо, обязательно растирая следы зубов ладошкой.
— Охотно верю, — Иртеньев прикоснулся рукой к предплечью. — Что, выходит, я тебе здорово нравлюсь?
— И вовсе нет, — Ревекка скорчила смешную гримасу. — Это ты в меня влюбился, причём с первого взгляда. Я сразу заметила, как ты на меня смотрел, ещё там, в первый раз, на галерее…
— Значит, я тебе нравлюсь. — Иртеньев с шутливой гордостью задрал нос вверх.
— Глупый… — Ревекка лёгким движением руки взъерошила ему волосы. — Просто когда ты оказался моим соседом за столом, да ещё слева, я поняла, что противиться бесполезно.
— Ну, это я понимаю… — Иртеньев покачал головой. — Но чтобы вот так… Почему?
— Почему? — переспросила Ревекка и, оставив шутливый тон, серьёзно сказала: — Ты знаешь, я и сама уже думала, почему… Знаешь, когда ты сел рядом, я вдруг почувствовала своё, родное, наверно, поэтому…
— Родное? — удивился Иртеньев и, внимательно посмотрев на женщину, осторожно сказал: — Мне почему-то кажется, что ты еврейка…
— А тебя что, это смущает? — в бархатных глазах Ревекки мелькнуло что-то грустное и после короткой паузы, она добавила: — И оно что-то меняет в наших отношениях?
— Никоим образом, просто я так подумал.
— Правильно подумал, — кивнула Ревекка. — Да, я еврейка. Только наполовину. Мои родители тоже из Польши. Думаю, они и в Америку уехали только потому, что там на смешанный брак никто не обращает внимания… — Она повернулась боком в своём лонгшезе и в упор посмотрела на Иртеньева. — Да, а как ты догадался? Мне говорят, что я совсем не похожа.
— Не знаю, — пожал плечами Иртеньев. — Может потому, что в наших краях много евреев…
— Может… — негромко согласилась Ревекка и, снова прикрыв глаза, задремала.
Разговор сам собой оборвался, и Иртеньев, тоже прикрыв глаза, слушал, как ветер посвистывает в фалах, густо опутавших мачту, и как глухо бьют в высокий борт волны, только теперь обратив внимание, что огромный корабль под их ударами весьма заметно покачивается.
Так, молча, они пролежали в своих лонгшезах почти полчаса, прежде чем Иртеньев спросил:
— Скажи, а что ты там делаешь в Америке?
— Как что? — удивилась Ревекка. — Конечно, работаю.
Такой ответ был несколько неожиданным для Иртеньева, и он осторожно поинтересовался:
— Работаешь?.. Кем?
— В газете. Репортаж, статьи, информация…
— В какой же? — быстро спросил Иртеньев и, с некоторой иронией, перечислил довольно известные Нью-Йоркские газеты: — «World», «Tribune», «Sun», «Herald»?
— Бывает и там, — Ревекка пропустила иронию мимо ушей и пояснила: — Правда сейчас намечается кое-что получше, но, как говорил мой папа: «Не кажи гоп, поки не перескочишь».
Последнюю фразу она произнесла, хотя и с сильным английским акцентом, на таком знакомом Иртеньеву малороссийском наречии, что полковник даже приподнялся в лонгшезе.
— Ты что и польский знаешь?
— Нет, — улыбнулась Ревекка, — только несколько слов.
— А-а-а, — с некоторым разочарованием протянул Иртеньев и, опять опустившись на лонгшез, спросил: — И о чём же ты пишешь?
— Разное. О движении суфражисток, об успехе Айседоры Дункан в Европе, а последний репортаж был о варварстве русских. — Ревекка необычно оживилась, глаза её заблестели, и она с жаром высказалась: — Ты понимаешь, их миноносец всю ночь болтался среди рыбачьих судов и никому не оказал помощи!
Полковник Иртеньев сам читал сообщение об этом в английских газетах и, не вступая в дискуссию, сдержанно заметил:
— Ты, конечно, вольна думать об этом что угодно, но, мне кажется, что миноносец не был русским.
— Ты хочешь сказать, что если бы он оказал помощь, то рыбаки опознали бы его национальность? — мгновенно догадалась Ревекка. — А то, что эскадра русская, они знали и так?
