— Не без этого, дорогой Каука Лукини,
[35]
— усмехнулся Иртеньев. — Ведь именно так вас называли на Гавайях?
— О, — улыбнулся Руссель. — Я вижу мистер Кеннан кое-что вам обо мне рассказал… Значит, вы мной уже интересовались…
— Совершенно верно, господин Судзиловский… Не скрою, мы кое-что о вас знаем…
— Что? — вздрогнул Руссель. — Вы, собственно, кто?
Иртеньев видел, что цель достигнута, доктор растерян и, не давая ему опомниться, добавил:
— Вы зря волнуетесь… Кстати, название «Караван Сидигейро» вам ничего не напоминает?
— Слышал… — Руссель забарабанил по столу пальцами.
— Так вот, чтобы сразу расставить точки над «i», скажу вам, что именно я сопровождал караван, причём, до самого конца…
— Так значит, значит… — Руссель запнулся. — Вы анархист?
— В некотором роде…
— Как это понимать?
— Да очень просто, — усмехнулся Иртеньев. — С возрастом взгляды человека могут несколько измениться… Но, можете мне поверить, своих убеждений с того времени, я не изменил…
Сейчас, сообщая Русселю о своей якобы принадлежности к анархистам, Иртеньев делал беспрецедентный ход. Он или сразу завоёвывал доверие Русселя, который просто должен был вести свою игру, или, если отношения доктора с японцами зашли слишком далеко, полковником обязательно поинтересуются.
Безусловно известный риск в этом был, но, принимая во внимание отношение японцев к «политическим» русским (а о нём полковник уже был наслышан), максимум, что ему угрожало, так это попытка японцев использовать и его, Иртеньева, в своих интересах. Однако именно этот расклад вполне устраивал полковника, так как любой вариант создавал ему неплохое прикрытие…
* * *
Линия поведения по отношению к Судзиловскому-Русселю, избранная Иртеньевым, оказалась на удивление верной. После памятного разговора японцы никак не проявили своего внимания, и полковник сделал правильный вывод, что, несмотря на внешнюю зависимость, доктор всё-таки ведёт собственную игру.
К тому же, беседуя с Иртеньевым, Руссель конечно же обратил внимание на то, что полковник никак не стремится разузнать планы доктора и даже не расспрашивает его о прошлых делах. Это сделало Русселя более откровенным, и он в конце концов проговорился, что в молодости стоял во главе народнической организации «Киевская коммуна».
Иртеньев принял к сведению откровения доктора и, в свою очередь, зная о подготовке очередного покушения на царя Александра по его приезде в Румынию, намекнул, что и сам был там в памятном 78 м. Этот намёк пришёлся как нельзя кстати, поскольку очень было похоже, что и доктор каким-то боком причастен к румынским делам.
Впрочем, расспрашивать Русселя о прошлом, а тем более о настоящем, полковник не собирался. Он прекрасно понимал, что доктор вынужден будет посвятить в свои планы хотя бы некоторых пленных, а те, по его указке, займутся революционной пропагандой и всё, так или иначе, станет известно.
Удобно устроившись на диванчике, под стук вагонных колёс Иртеньев всё это обдумывал ещё раз, поглядывая на разворачивающийся перед ним японский ландшафт. Там, за окном, медленно проплывали то темневшие среди зелени деревьев селения, на окраинах которых вился дымок костров, то залитые водой рисовые поля, то чёрные квадраты стерни, ещё недавно золотившиеся ячменём, а то и просто одинокие крыши, поросшие ирисами.
Однако созерцание природных красот неожиданно прервал сидевший напротив доктор Руссель, обратившись к полковнику:
— Да, господин Томбер, всё собираюсь спросить, к какому выводу вы склоняетесь по поводу Цусимы?
— Цусимы?.. — Иртеньев оторвался от окна и, посмотрев на своего визави, раздумчиво произнёс: — Ну, если вспомнить, что во время Гулльского инцидента артиллеристы Рожественского палили в белый свет, как в копеечку, то на первое место я поставил бы элементарное неумение стрелять…
— Вы так считаете? — Руссель сделал многозначительную паузу и, с ноткой удовлетворения, сообщил: — А вот мне удалось узнать, что японцы придерживаются другого мнения…
Судя по тону, Иртеньев заключил, что доктор действительно узнал нечто новое, и полковник, поспешив продемонстрировать интерес, спросил:
— И каково это мнение?
— А такое, что меткость русских пушек была хорошей. Так «Микаса», «Ниссин» и «Акаса» сильно пострадали и, при других обстоятельствах, бой кончился бы иначе.
— Это как же? — теперь Иртенеьев, скептически относившийся к словам Русселя, заинтересовался всерьёз.
— Выходом японских кораблей из строя и прорывом эскадры Рожественского во Владивосток.
Интонация фразы позволила Иртеньеву предположить, что такой исход был для господина Русселя предельно нежелательным, и тем не менее полковник, ничем не выказывая своего отношения, сухо поинтересовался:
— Так почему же этого не случилось?
— Да потому, что русские снаряды, не разрываясь, пробивали японские корабли насквозь, — безапелляционно заявил Руссель, и тут же уточнил: — Правда, при ударе в броню, взрывы были.
— Да? — Иртеньев помолчал. — И чем же это объяснить?
— Технической отсталостью! — чуть ли не с восторгом заявил Руссель. — Русская империя изжила себя, и, значит, там должны произойти революционные перемены! И они уже происходят! Восстание на броненосце «Потёмкин» яркое тому подтверждение!..
Руссель, увлёкшись собственными заключениями, всё говорил и говорил, а полковник, продолжая кивать и поддакивать, напряжённо думал. Он понимал: если в словах Русселя, хотя бы половина правды, причину разгрома надо искать в другом месте…
Уже по приезде, когда их поезд остановился у вокзала в Киото, выходя из вагона, Иртеньев вскользь заметил:
— Я слушал вас внимательно, но, признаться, считаю, что даже при наличии революционной ситуации кто-то должен быть во главе.
— А они есть! Это эсеры, — с жаром высказался Руссель. — Эсеры и только они сейчас самая революционная партия в России!
Иртеньев промолчал и, оглядевшись, поманил пальцем рикшу, целый десяток, которых ловили седоков прямо у перрона. Потом, подождав, пока Руссель тоже наймёт коляску, полковник кивнул доктору и приказал ехать в город.
Киото, в прошлом резиденция японских императоров, которой почти не коснулись новые веяния, имел ярко выраженное собственное лицо. Кварталы бывшей столицы отличались геометрически правильной прямоугольной планировкой, и здесь же было множество чрезвычайно интересных храмов старинной архитектуры.
Магазинчиков, конечно, тоже хватало, а на их витринах было выставлено особенно много лакированных и бронзовых изделий, художественного фарфора и вышивок. Впрочем, старинный облик города в некоторых местах уже изменили новопостроенные гостиницы и крупные торговые дома.
