Многие из нас страдали от какой-то похожей на малярийную лихорадки. Она приводила нас в состояние оцепенения. По вечерам температура поднималась у нас до тридцати девяти. Но утром она падала до тридцати пяти — тридцати пяти с половиной, не выше. Мы едва ели без всякого аппетита и неуклонно слабели. Все плыло, кружилось у нас перед глазами. Мы не могли ни выходить на улицу, ни работать.
Этот кризис в самой обостренной форме длился три-четыре недели, в конце которых мы могли уже болезненно подниматься, с головами как у несчастных, старых меланхолических кляч.
Редко удавалось вылечиться за один раз. Вшивая лихорадка вновь появлялась время от времени, как малярия. Наши врачи не располагали никаким лекарством, чтобы бороться с этой местной хворью, кроме вечного аспирина, единственного лекарства всех армий мира.
Мы пытались вернуться к нормальным привычкам личной гигиены. Мы брали на час квашню из дома, представлявшую собой плоское корыто, вырубленное топором из ствола дерева. Мы растапливали в ней полкубометра снега, затем садились в эту крошечную и смешную лодчонку. При первом неосторожном движении мы опрокидывались вместе с бадьей.
Русские не мыли тело всю зиму. У них был живописный способ умывать лицо: они наполняли рот водой, брызгали из него четыре-пять раз на ладони и проводили руками по щекам. Так же они обрызгивали лица своих плачущих малышей.
Сцены убиения вшей были настоящей церемонией.
Приходила соседка. Она становилась на корточки, распускала свои волосы на колени своей подружки. Та в течение одного-двух часов вытаскивала сотни маленьких насекомых с помощью большого деревянного гребня. Потом была ее очередь сесть на пол, а та, другая, возвращала ей долг.
Летом эти операции происходили на пороге двери. Это было забавно видеть. Вшей убивали сообща друг у друга. Это был какой-то честный, простой коммунизм.
По мере того, как восстанавливались наши легко раненные, мы переформировали наши роты, но уже с личным составом, уменьшенным наполовину.
Капрал во время контрнаступления, в разгар боев у Громовой Балки я был произведен в унтер-офицеры. Я контролировал демонтаж пулеметов и качество стряпни с таким же прилежанием, как если бы руководил объединением в пятьдесят тысяч членов партии. Я любил солдатскую жизнь, прямую как палка, свободную от светской жеманности, амбиций и выгоды.
Вот уже несколько месяцев у меня не было ни малейшего известия о перипетиях Форума. Меня тошнило от гадючьего кишения политических противников, самолюбивых и беспечных игроков на политических аренах. Я предпочитал дворцам министров мою мрачную избу, мою изношенную военную гимнастерку — душному комфорту посредственной буржуазии. Я смотрел в чистые глаза моих солдат, омытые страданием. Я чувствовал, как во мне всходил здоровый дух их идеала. В свою очередь, я отдавал им все, что жгло мое сердце.
Часто к нам приходили немецкие товарищи, или мы ходили в их расположение. Часами спорили мы о послевоенных проблемах.
Что последует за смертями?
Лишь наполовину интересовали нас вопросы границ и вопросы материального порядка. Живя беспрерывно перед лицом смерти, мы самым острым чутьем поняли важность духовных сил. Фронт держался только потому, что на нем были души, которые верили, которые излучали веру и таяли как свечи.
Победы были завоеваны не только оружием, но и добродетелями, душевными ценностями.
Послевоенная проблема будет у всех одна.
Экономических побед будет мало. Политических реорганизаций будет мало. Нужно будет великое моральное искупление, оно смоет грязь нашего времени, вернет душам жажду свежего воздуха и безусловного, бескорыстного служения.
Национальная революция — да, социальная революция — да, европейская революция — да! Но прежде всего — революция душ, в тысячу раз более нужная, чем внешний порядок, чем внешняя справедливость, чем братство на словах.
Миру, вышедшему из бойни и ненависти войны, прежде всего будут нужны чистые сердца, верящие в свое предназначение, миссию, отдающие этому все силы, те, которым верят толпы, идущие за ними.
Наши споры вспыхивали как огонь. Маленькая керосиновая лампочка высвечивала черты лиц. Эти лица светились. Мы принесли эту зиму страданий на очищение наших мечтаний. Никогда мы не чувствовали в наших сердцах столько силы, столько ясности и легкости, вдохновения.
Раньше у нас могла быть банальная жизнь, испачканная всякими отречениями банальных необходимостей. Фронт дал нам страсть и вкус к внутренней встряске, очищению. Нам были чужды любая ненависть или порочная страсть. Мы обуздали наши тела, убили наши амбиции, очистили и напрягли наши природные способности. Сама смерть уже не страшила нас.
* * *
Снег держался долго. В Святой (Чистый) четверг он еще несколько часов падал огромными снежинками. Потом воздух смягчился.
Мы смотрели на белую степь, где черные палки подсолнухов становились все выше. На холмах появились серые проблески конца зимы. Проступала земля.
В соломе сходили с ума воробьи. Каждый день солнце припекало в долине. Потекли ручьи. Крестьяне топорами, заступами и тяпками разбивали окружавший избушки лед в тридцать-сорок сантиметров толщиной. Через несколько дней этого освобождения ото льда поселок превратился в огромную клоаку. Поля были жирные, как таявший сироп. Из одного конца деревни в другой мы могли передвигаться только верхом, далеко в обход через гребни.
Некоторые, более шустрые, настроили аквапланы; они передвигались по Благодати в шайках, запряженных мулами. От избы к избе мы положили переходные мостики, брошенные на полуметровую толщу грязи. Вода, подпитываемая тысячью ручейков, стекала с холмов настоящими реками шириной в сорок или в пятьдесят метров, образовывая гигантские водопады. Первая же повозка крестьянина, что хотела проехать, была унесена потоком; женщина, правившая лошадью, исчезла, закрученная течением. После двух недель солнца мы смогли добраться до стогов на вершине гребня. Мы весело расположились там с голыми торсами, открыв наши тела жаркой весенней жизни.
Лед на прудах исчез: крупные мерзлые карпы сотнями плавали вблизи плотин.
Однажды я поехал верхом далеко на запад. Река поворачивала. Я заметил вдали маленький лесок. Он начинал зеленеть нежно-желтоватой зеленью. Я привстал на стременах, вдохнул полной грудью эту новую весну, она так хорошо пахла!
Солнце победило зиму!
Дороги подсыхали. Ветряная мельница махала крыльями в голубое небо.
Наступил месяц май. Десятого числа мы получили секретный пакет. Мы переходили на другой участок фронта, выступать надо было той же ночью. Назревали крупные военные события. Шатаясь от счастья, мы покинули наши избы с песнями о войне, славе и жаркой весне, созвучной нашим сердцам.
На крик кукушки
Никогда в течение всей ужасной зимы 1941–1942 годов сомнение не касалось духа ни одного немецкого солдата и ни одного европейского добровольца Восточного фронта.
