Последние
Сильные осенние бури, только лишь накрыв горы Кавказа, сразу положили конец всяким попыткам наступательных действий.
Там, где должны были быть боевые действия, надо было пробираться в грязи.
Русские у подножия нашей горы, как и мы, сопротивлялись непогоде в залитых водой окопах. Мы слышали их вой по ночам.
Каждый солдат возился в темноте, напрасно пытаясь вычерпать свою щель черпаком. От одной линии окопов до другой происходил настоящий международный конкурс ругательств. Немцы кричали: «Сакрамент!», русские орали: «Сатана!»
Большевикам приходилось легче, так как их спасала зима, из-за которой силы рейха были скованы тогда, когда оставалось покрыть всего несколько километров до гор и лесов, чтобы достигнуть Черного моря, Туапсе. Эта остановка за три лье до победы приводила их в отчаяние.
Однако ничего нельзя было сделать другого, как стабилизировать фронт на развороченных хребтах, где мы напряженно бились три месяца.
* * *
Самой острой была проблема размещения. Все старые щели были залиты грязной водой. У нас не было ни заступов, ни пил, ни какого-нибудь саперного оборудования. Дозорные группы пошли в ближайшую деревню, чтобы вытащить гвозди, поискать топоры…
В нескольких метрах от гребня горы наши пехотинцы выкопали лопатками нечто вроде фундамента для хижин, вырубая дренажные канавы для стока воды.
Нам удалось вбить колья, протянуть над ними ряды стволов деревьев, мы их покрыли метровым слоем земли. Эта импровизированная крыша амортизировала осколки, но вода просачивалась через брусья. Внутри этих отшельнических хижин мы воткнули на полметра высоты колья и закрепили на них голые ветки, что служило нам кроватью. Всю ночь вода протекала к нам в укрытие, поднимаясь к утру до двадцати-тридцати сантиметров. Мы воспользовались этим, чтобы топить наших вшей. Мы постоянно горстями собирали их под гимнастерками и в промежностях, бросая их в воду, журчащую под ветками.
В течение двух месяцев мы не меняли белье. Паразиты донимали нас невероятно. Однажды утром я разделся на ветру и убил семьсот вшей за один раз!
Наша шерстяная одежда была просто нашпигована ими, они, как кукурузные зерна, были спрессованы в ней. Их можно было удалить только подвесив свитер над огнем, и тогда было видно, как сотни огромных беловатых вшей ползли к верхней части одежды.
Мы стряхивали их на горячий брезент: они потрескивали и разлетались как петарды в разные стороны. После этого брезент весь блестел от их расплавленного жира.
Разлившаяся Пшишь превратилась в настоящую реку, за одну ночь достигнув подножия нашей горы, и превратила долину в грязный залив, где, толкаемые течением, плавали раздувшиеся трупы большевиков.
Наши кухни были заблокированы у подножия отвесных склонов, их залила вода. На следующий день были видны лишь металлические трубы и головы нескольких лошадей, то тут, то там еще сопротивлявшихся течению. Им удалось спастись от воды, но они подохли от голода на отрогах горного хребта.
Эта отвратительная падаль стала вскоре нашей основной пищей.
От наших снабженческих баз не оставалось больше ничего, поскольку мосты, наведенные саперами, были снесены, как соломинки, потоком, достигавшим двух-трех метров глубины. Целую неделю мы питались, отрезая ножом куски от сдохших кобыл. Мы рубили, как могли, эту отвратительную плоть и проглатывали ее сырой и без соли.
Мы сберегли несколько мисок муки и замесили на дождевой воде несколько блинов. Малейшая стрельба представляла опасность для нашего участка. Гребень был совершенно голым, листва слетела с деревьев. Русские выслеживали нас. Малейший хвост дыма над горой в то же мгновение стоил нам тридцати-сорока гранат. В наших хижинах дым делал жизнь невозможной, наши глаза сильно слезились, и надо было сразу же гасить огонь.
Изнуренные от голода, промокшие насквозь, прозябающие в наших залитых водой отвратительных берлогах, скоро мы стали жертвами всякого рода болезней. Эпидемия желтухи охватила весь наш сектор: каждое утро вереницы солдат в сильном ознобе с измученными галлюцинациями желтыми лицами вылезали из своих нор. Как только был наведен временный мост, их эвакуировали группами, вызывавшими страх своим видом. За несколько недель с кавказских хребтов было спущено двенадцать тысяч больных желтухой.
Каждый из нас находился под угрозой заболеть желтухой, пневмонией, десятком других хворей. Личный состав таял на глазах. Мы быстро потеряли половину наших солдат.
* * *
И тем не менее надо было выполнять свой долг и нести это несчастливое бремя до конца, проводить нескончаемые часы, наблюдая за противником, косить из винтовки или из пулемета русских, просачивавшихся совсем близко от наших постов или между постов на расстоянии пятьдесят метров или даже сто метров друг от друга.
Каждую ночь наши патрули спускались к лисьим норам русских. Это было изнурительное ремесло, однако нашим солдатам нравились эти рискованные вылазки.
Один из наших патрулей, обнаруженный на заре русскими и посеченный их огнем, вернулся без своего командира по имени Дюбуа. Его убили около речки Пшишь. Точнее, его считали убитым. Ночью среди отвесных скал, отделявших нас от противника, мы услышали крики о помощи на французском языке. Волонтеры спустились в ущелье и привели командира патруля.
По правде говоря, он был почти мертвый. С пробитым очередью плечом он смог прийти в сознание через много времени после боя. Подняться на хребет белым днем было невозможно, но он не захотел упустить шанс исключительным образом выполнить полученный приказ — установить позиции русских. Он перебрался через реку, проскользнул между двух блиндажей, провел несколько часов, изучая план всего неприятельского сектора.
Он все выполнил очень хорошо. Обнаружив телефонную линию русского КП, он ценой больших усилий, поскольку мог действовать только одной рукой, перерезал кабель своим ножом.
Недоумевающие красные послали разведку. Нашему Дюбуа, преследуемому ими, пришлось снова броситься в воду, под яростным огнем получить несколько пуль, одна из которых, разрывная, пробила в его ноге дыру размером с грейпфрут. Он прополз до лесной чащи, с грехом пополам сделал себе жгут, ночью прополз к нашим скалам до девятисот метров высоты, с энергией человека, чья жизнь поставлена на карту.
Нам притащили его почти безжизненного. Санитарам пришлось снова спустить его по другому склону горы, по грязи, ночью. Прежде чем хирург дал ему наркоз, он попросил бумагу и карандаш: двадцать минут перед немецким полковником, командовавшим сектором, он рисовал план советских позиций, потягивая понемногу коньяк всякий раз, когда был на грани потери сознания. Только когда все было сделано, он лег на операционный стол.
Как и все другие, это был обыкновенный унтер-офицер, но наши ребята имели веру, они знали, за что отдавали жизнь…
* * *
Только этот идеал мог еще поддерживать силы наших товарищей, доведенных до состояния скелетов. На нашей ледяной горе мы жили в атмосфере безумия. Многие сотни русских трупов с ужасными гримасами разлагались в нескольких метрах от нас.
