Однажды октябрьской ночью русские захотели отбить хребет. В одиннадцать часов вечера они взобрались на вершины гор, думая, что никто их не услышал. Но каждый пулеметчик был на своем месте.
Как только большевики оказались в нескольких метрах, был открыт шквальный огонь. Советский батальон был разбит в клочья. Своим огнем мы застали этих красных врасплох, когда они были в конце подъема и пальцами цеплялись за корни деревьев. Они погибли, зацепившись за эти корни. Некоторые скатились и разбились об острые камни внизу, другие еще смогли преодолеть несколько метров и были убиты на плато. Но самые страшные трупы были те, что лежали с перекошенными лицами у нас под носом, все цепляясь за дубовые пни.
Невозможно было добраться до этих мертвецов, не подвергаясь риску быть обстрелянными пулеметами и минометами противника, следившего с другой стороны за каждым нашим движением, поэтому на протяжении многих недель нам пришлось видеть перед собой разлагающиеся трупы. В конце концов их головы оторвались и одна за другой скатились к скалам. Остались только плечи, фосфоресцирующие белые позвонки, налегавшие друг на друга, как негритянские колье.
* * *
В половине четвертого тени клеились к горам, в четыре часа темнота была полной. Надо было залезать в черные полные воды норы и среди бесчисленных паразитов ложиться на подстилки из веток. С одиннадцати вечера мы уже больше не могли. Дрожа от холода, мы часами ждали, когда бледные лучи солнца пересекут влажный заревой туман.
Враг становился все более и более дерзким. В Марокко и в Алжире только что высадились американцы. До этого театрального трюка большевики не верили янки. Завоевание Северной Африки все изменило.
До этого сдавалось в плен много солдат. Часто, впрочем, доходя до нас, бедняги в ночи подрывались на наших минах; те, кто уцелел, обезумев, снова бежали к своим позициям, где их тут же расстреливали. Со следующего дня после высадки десанта в Рабате и Алжире русские больше не приходили, снова обретя уверенность.
Нам приходилось непрерывно быть начеку, наши солдаты сменялись через каждые два часа. Эти смены были ужасны. Мы падали в старые укрытия, полные воды, люди полностью исчезали там. Их вытаскивали промокшими до костей. Некоторые начинали плакать, как дети.
Но больше, чем залитые водой окопы, нас приводили в ужас проклятые трупы русских, разжижавшиеся между нашими постами. Продвигаясь на ощупь в темноте, мы натыкались на эти зловонные кучи, на полную ступню погружаясь в чей-то вязкий желеобразный живот. Тогда мы впадали в отчаяние, не зная, как очиститься от этой отвратительной человеческой жижи, приклеивавшейся к нашей коже и доводившей нас до рвоты.
Мы были на исходе. На исходе!
На исходе физических сил.
На исходе морального духа.
Мы еще сопротивлялись только потому, что на карту была поставлена наша честь солдата. Будучи добровольцами, мы хотели остаться ими до окончательного исхода, до последнего удара наших изможденных сердец…
* * *
Мы больше ни на что не надеялись. Однажды утром, читая приказы, мы своими помутившимися глазами увидели параграф, определявший час и условия нашей смены. До нас долго доходило, о чем шла речь. И тем не менее это было так. Легион «Валлония» отступал, получая три недели отпуска в своей стране. Затем его должны были усилить многими тысячами новых бельгийских добровольцев.
Мы опять спустились по длинному грязевому склону, по которому мы с таким трудом карабкались октябрьской ночью. Во что превратились несчастные мои однополчане, в тот вечер взбиравшиеся, страдавшие, карабкавшиеся в тишине на вершину горы? От нашего легиона, основательно потрепанного с первой зимы в Донбассе, полностью переукомплектованного в июне 1942 года перед большим наступлением на юге, когда мы ступили на маленький деревянный мостик на реке Пшишь, оставалось всего сто восемьдесят семь человек.
Мы еще долго поворачивали взгляд на хребет, где претерпели столько страданий. На самом верху виднелись золотистые вершины нескольких деревьев, не побежденных зимней вьюгой: подобно им, наш идеал, гордый и светлый, оставался водруженным там, во враждебном небе.
V. За Днепр
Однажды декабрьским вечером 1942 года наш поезд с отпускниками пересек реку Кубань. Немецкий инженерный батальон перебросил тогда через зеленую воду огромный двухрядный металлический мост.
Тем не менее фронт трещал к северу и северо-западу от Сталинграда. Немцы, не подверженные ни малейшему сомнению, как всегда методично продолжали подвозить огромные балки, чтобы заменить деревянные мосты, спешно наведенные в победоносное время августа прошлого года.
С такой же тщательностью они собрали в Майкопе и Краснодаре склады валенок, ватного зимнего обмундирования, лыжных пар, сигарет, шоколада: месяц спустя эти склады взлетят на воздух от мощного заряда динамита!
Это был немец, слушающий только немецкое радио. Мы, более нескромные, узнали, что русские подходят с востока и стремятся отрезать под Ростовом пути сообщения с Кавказом. Мы знали, что они приближаются.
Наш участок оставался совершенно спокойным. Несколько часовых наблюдали за путями вдоль замерзшей лагуны беловато-зеленого цвета. Ничего не было слышно, ничего не было видно. Лишь несколько ворон оживляли низкое небо.
* * *
Однажды утром мы вышли к мостам Ростова, защищенным от льдин огромными молами. С тех пор как Украина стала ближе к Европе, вся эта окраина превратилась в сказочную стройплощадку. Там, где мы находили лишь железнодорожные пути, заржавевшие от славянского разгильдяйства, и почерневшие от систематических пожаров здания, теперь возвышались современные вокзалы на пятнадцать-двадцать путей, обставленные просторными новыми строениями из кирпича и бетона.
Через приоткрытые двери наших вагонов мы, широко открыв глаза, удивлялись этим необыкновенным преобразованиям. С гордостью высились сотни щитов с именами основных немецких фирм, над заводами и ангарами возвышалась эта пальмовая ветвь победы в индустриальной войне.
Мы, солдаты, завоевали пространство разрухи, совершенно уничтоженное Советами перед отступлением на восток. Оказалось достаточно четырнадцати месяцев, чтобы отстроить, создать, упорядочить, преобразовать все сверху донизу.
На Днепре зрелище было такое же, как и в Донбассе. Двухъярусный мост — один ярус для поездов, другой для автомобилей — был переброшен через эту реку в километр шириной за несколько месяцев. Город сверкал всеми огнями до границ обзора. В ночи повсюду виднелись огни мощных заводов. Река текла к морю, огромная и черная, усеянная отсветами бесчисленных огней, как светлячками.
Под снегом и морозом Украина простирала свои огромные горизонты, пересеченные медного цвета рощами, оживленные белыми избами в зеленых и синих отсветах.
Но повсюду возвышались новые вокзалы, хранилища, склады, огромные сахарные заводы. Выгружались сотни сельскохозяйственных машин, зеленых и красных, как симпатичные нюрнбергские игрушки. За один год Германия создала в России самую богатую колонию в мире. Потрясающая работа!
