И Бернд стал мне опять ближе. Не потому, что я работаю на кухне, а он штопает мои носки или шьет мне пару домашних тапочек.
Бернд мой товарищ. А я всегда радуюсь, когда вижу своих друзей.
Недавно по поручению школы у нас в лагере перед военнопленными выступал с речью товарищ Ларсен. Мероприятие состоялось в столовой. Сразу после собрания товарищ Ларсен, словно важная комиссия, пришел на кухню. Но он лишь собирался пожать мне руку.
— Камрад Бон здесь? — поинтересовался он.
Все наши повара сразу подумали, что, видимо, я влиятельный человек, раз пользуюсь покровительством такого важного товарища. Ну что же, это мне не помешает.
Но для меня гораздо важнее было то, что у товарища Ларсена было точно такое же выражение глаз, как тогда в Осташкове, когда я переводил его через шаткий мост и он заключил со мной своего рода пакт: «Нельзя же переходить границы доступного, в том числе и Москве!»
Если бы я только знал, как все сложится дальше.
Все еще ходит слух о роспуске лагеря. Рабочие категории постепенно переводятся в другие места. Говорят, что остальных отправят на родину.
Территория нашего лагеря уменьшается. Часть корпусов отделяется от лагеря трехметровым деревянным забором с колючей проволокой наверху. Там размещают русских заключенных, бывших военнослужащих.
Школьная зона тоже освобождается. Курсанты, в основном рабочий класс, переводятся в бывшую госпитальную зону, где они будут слушать свои антифашистские лекции.
В бывшей школьной зоне теперь находятся беспризорники, подростки в возрасте от восьми до семнадцати лет. Банды таких подростков после Великой Октябрьской социалистической революции (и Гражданской войны. — Ред.) грабили, убивали и мародерствовали на территории всей России. (В 1920-х гг. с детской беспризорностью (а после 1921 г. насчитывалось до 7 млн беспризорников) с трудом, но справились. В годы Великой Отечественной войны эта проблема снова возникла, хотя и в меньших масштабах, и она была решена. — Ред.)
Когда беспризорники идут в баню, их сопровождает конвой с автоматами.
Многие из них покрыты татуировками с ног до головы. Выполненные синей тушью загадочные фигуры, якоря, рыбы, обнаженные женщины, змеи, кинжалы теснятся на телах подростков. У одного из них на груди красуется орел немецких люфтваффе.
Немецкие военнопленные, которые заняты в бане, прячут все в безопасное место, когда в баню приводят беспризорников. За это беспризорники гадят в тазики, когда помоются.
Эти подростки живут в своем особом мире. Их страстью является биться об заклад. Они держат пари на всякую ерунду. Обычно выигрыш совсем невелик. Зато проигрыш часто означает смерть: спрыгнуть на землю с пятнадцатиметрового дерева. Восемь дней ничего не есть! Дать закопать себя живым в землю! Или убить начальника! В школе и в лагерных мастерских беспризорники должны получить профессиональную подготовку.
— Надеюсь, мне не дадут таких воспитанников для обучения! — говорит бригадир в столярной мастерской, хотя такое вполне возможно.
Когда с одной стороны размещены беспризорники, с другой находятся русские военные преступники, а вся близлежащая местность представляет собой сплошную зону для ссыльных, русский комендант видит, какие же безобидные пташки эти немецкие военнопленные. Вполне можно обойтись Даже без часовых. Ведь военнопленные такие доброжелательные.
И в газете для военнопленных уже не пишут так много, как раньше, об искуплении вины и возмещении ущерба. Теперь внимание пленных обращается на прогрессивные демократические силы в немецкой Восточной (советской) зоне оккупации, где образована партия, которая действует правильно. Социалистическая единая партия Германии. Она выступает за нерушимую верность идеям великого вождя Сталина и дружбу с миролюбивым Советским Союзом!
Тем временем в лагере разгорается классовая борьба из-за волос. То, что пленный не может наесться досыта, уже давно ясно. «Но если уж положено стричь наголо, тогда надо стричь всех!» — заявляют пленные, волосы которых за последнее время успели немного отрасти и достигли длины спички.
— В Красной армии тоже всех стригут наголо! — переводит слова главврача его переводчик.
— Скажи ему, что у нас в Германии стригут наголо только преступников, отбывающих наказание в каторжной тюрьме!
На несколько дней борьба из-за волос стихает.
Но затем следует новая атака:
— Вас стригут наголо не в наказание, а только потому, что это гигиеничнее. В волосах могут завестись вши. Вши переносят сыпной тиф. Одна вошь может погубить весь лагерь!
— Вши, которые водятся в волосах, не переносят сыпной тиф. Кроме того, в лагере почти никогда не появлялись головные вши. Зато здесь полно платяных вшей, а как известно, именно платяные вши переносят сыпной тиф.
Все это происходит во второй год после окончания войны. Пленные думают: «На политическую чушь, которую они пытаются вдолбить нам в головы, мы не можем ничего возразить, но волосы не имеют ничего общего с фашизмом. Вот теперь мы можем отвечать и говорить то, что считаем правильным!»
— Дело не только в сыпном тифе, почему надо остригать волосы. Вообще, без волос гораздо чище. В длинных волосах быстрее скапливается грязь. Без волос даже мыться удобнее!
Кое-кого уже успевают остричь наголо. Но у пленных появляются новые аргументы:
— Если, как вы утверждаете, без волос гигиеничнее, то тогда почему курсанты и офицеры ходят с длинными волосами? Разве допустимо ставить их в невыгодное положение в вопросе гигиены по сравнению с нами, пленными?
Некоторые функционеры из антифашистского актива, который уже давно даже и не пытается отстаивать права пленных на длинные волосы, сделали себе модельные стрижки, оставив волосы длиной со спичку. С пробором и без пробора.
Политинструктор лагеря товарищ фрау Ларсен обращается к коменданту с просьбой разрешить военнопленным носить модельные стрижки.
— Военнопленные рассматривают это как излишнюю строгость, когда их стригут наголо. Но любая ненужная строгость лишь осложняет антифашистскую работу по перевоспитанию военнопленных!
В течение нескольких дней парикмахерам разрешают делать модельные стрижки и оставлять пленным волосы длиной со спичку.
— Вот видите, — говорят счастливые обладатели модельных стрижек своим наголо остриженным товарищам, — главное, отстоять свое мнение, чтобы русские поняли, что мы не отступим. Для этого требуется лишь немного гражданского мужества. Ясно, засранцы?
Но потом приезжает комиссия из Иванова, куда с недавних пор относится и наш 165-й лагерь в качестве вспомогательного лагеря. Поступает новый приказ: «Всех остричь! Не только на длину спички. Вообще, кто разрешил оставить волосы на длину спички?! Разрешено оставлять на ширину спички! И ни миллиметра больше!»
Пленные хотели еще раз начать дискуссию о длине волос. Вполне в духе демократии. Но в ответ на них кричат по-русски:
