Старосту отправляют в карцер. Все приходят в уныние.
— Будем надеяться, что с ним не случится ничего плохого! Да если бы он на самом деле был убежденным нацистом! Просто по привычке его рука дернулась вверх, когда он заорал «Смирно!». Два месяца тому назад он еще служил в германском вермахте.
Мы рады-радешеньки, когда через два дня он снова появляется в нашем бараке.
— Ну, что с тобой было?
Он совсем присмирел. После того как русские выпустили его из карцера, доктор Ларсен сказал ему:
— На самом деле вы не производите впечатления, что остаетесь убежденным фашистом. Или вы собирались организовать здесь нацистскую ячейку? Нет? Тогда и ведите себя соответственно.
Глава 15
В воскресенье после обеда перед бараком, в котором проживает антифашистский актив, проводится политическое собрание. Блондин с длинными волосами и впалыми щеками и есть Йодеке, староста актива. Он говорит на едва заметном берлинском диалекте:
— Камрады, сейчас перед вами выступит герр Ларсен. Он расскажет о политическом положении.
Сегодня неприятная сырая погода, хотя и светят последние лучи осеннего солнца.
К трибуне, украшенной красным флагом, спотыкаясь, проходит мужчина маленького роста. Значит, вот он каков, этот Ларсен. Он говорит по-немецки. Но на нем советская военная форма. Раньше он жил в Берлине. Был депутатом рейхстага от коммунистов. Сейчас он советский гражданин. Стало быть, перешел на другую сторону.
Военнопленные с непроницаемыми лицами образовали вокруг трибуны широкий круг. Некоторые делают вид, как будто случайно проходили мимо. И только ближе к трибуне одетые в лохмотья слушатели стоят немного плотнее.
Юный лейтенант, в петлице которого еще виднеется черно-бело-красная ленточка Железного креста, смущенно улыбается, слушая оратора.
Все выглядит очень странно: только что поступившие и старые военнопленные стоят вперемешку. Такие, у кого на полевой форме защитного цвета над правым карманом еще четко виднеется светлое пятно, оставшееся после того, как они сняли имперского орла германского рейха, и другие пленные, некоторые из которых находятся за колючей проволокой уже около трех лет.
Эта трибуна из светлых березовых стволов, украшенная красными транспарантами: «Да здравствует Красная армия — освободительница народов от гитлеровского ига!»
Эти согбенные фигуры военнопленных и это парадоксальное в данной обстановке обращение оратора «господа»!
Но в конце концов я прихожу к выводу, что оно здесь вполне уместно: «Господа!» Ну хорошо, не будем обращать внимание на бедственное положение военнопленных! Сделаем вид, как будто мы свободные люди, а не пленные!
Мы уже не солдаты и не соотечественники, как имел обыкновение называть нас в своих речах доктор Геббельс. Сейчас мы простые люди, штатские, которым говорят «господа», когда хотят к ним обратиться.
— Собственно говоря, он не сказал ничего неправильного! — считают стоящие вокруг меня товарищи по несчастью.
Со стороны торфоразработок веет холодный ветер. Пейзаж совсем непривлекательный, а жизнь жестока.
— Как тебе понравился Ларсен? — обращается ко мне Ганс, который опекает главным образом дистрофиков. У дистрофиков много свободного времени. Они представляют собой особо ценный объект для «антифашистского перевоспитания».
— Как мне понравился Ларсен? — с задумчивым видом говорю я Гансу. — О, очень деловой!
Вообще-то Ганс не достает меня со своим перевоспитанием. По профессии он специалист по торговле. Моего возраста. Управляющий или что-то в этом роде по продаже сельскохозяйственной техники.
— Ты знаешь, я сам не понимаю Маркса с его критикой буржуазной политэкономии! — признается он мне по секрету. Но он живо интересуется тем, что я рассказываю ему о жизни западногерманских капиталистов. Не так, как марксисты-доктринеры. Скорее как наивная девушка интересуется фильмом со счастливым концом.
— Неужели это правда, что ты рассказал мне о вилле Флика?
Мы с ним прогуливаемся вокруг бараков.
— Зачем мне выдумывать небылицы! В мужской ванной комнате все металлические части изготовлены из чистого серебра. В женской ванной — из золота высшей пробы. Только представь себе, шуруп на крышке унитаза сделан из чистого золота!
— Вот, сразу видно, в какой роскоши живут эти капиталисты! — восклицает Ганс с видом убежденного коммуниста.
— Это верно! Но для меня золотой шуруп на крышке унитаза является, прежде всего, доказательством того, что эти капиталисты не имеют власти над своим золотом. Они уже стали не кем иным, как рабами своего богатства, и, кроме того, у них плохой вкус.
Я совсем не хочу, чтобы эти активисты учили меня жить. Если кто из нас и собирается изображать из себя учителя, так это я сам. Поэтому я продолжаю:
— Почему же эти капиталисты часто сами являются всего лишь рабами? Потому что не они имеют власть над золотом, а золото над ними! Золото и серебро красиво и прекрасно, когда оно к месту! Но разве красиво, когда шуруп на крышке унитаза выполнен из золота?
— Это дело вкуса. А поскольку у них достаточно золота… — говорит Ганс.
— Раз уж у нас зашла речь о позолоченных крышках для унитазов в домах капиталистов: у Тиссена под кроватью стоит серебряный ночной горшок. Но на этом примере ты четко видишь, что и этот капиталист не знает, что делать со своим богатством. Так как ночной горшок из серебра гораздо хуже, чем горшок из фарфора. Ведь со временем серебро, конечно, потемнеет. Кроме того, серебро тяжелое и так далее. Таким образом, на этих примерах ты сам можешь убедиться в том, что капиталисты одержимы рабской зависимостью от своего золота и серебра, если даже крышки для своих унитазов и ночные горшки заказывают из золота и серебра.
Вскоре и другие активисты обращаются ко мне, чтобы услышать истории, подобные этой. У меня нет никаких причин, почему бы мне не воспользоваться случаем и не вступить в деловые отношения с всесильным лагерным активом за счет этих капиталистов. В конце концов, именно актив предлагает кандидатуры для направления в московскую школу антифашистов. А кто окончил московскую школу, тому неплохо живется и в том случае, когда его снова направляют в какой-нибудь лагерь в качестве активиста, присягнувшего на верность Советскому Союзу.
— Почему же нельзя поговорить о таких вещах, — заявляет однажды мне Ганс, которому — у меня сложилось впечатление — просто интересно поговорить со мной, и он не собирается выведывать у меня какие-то тайны.
— Мы, активисты, получаем от русских больше еды, чем вы в своих бараках. Уже в антифашистской школе дают офицерский паек. Группа кандидатов, которую мы недавно отправили в школу, только на дорогу до Москвы получила настоящие американские мясные консервы.
— Да, да, — с деланым безразличием говорю я. А про себя думаю: «Хотел бы я знать, отьели вы свои толстые ряшки за счет других военнопленных, или же русские действительно выделяют вам специальные порции».
