— Почитай только в «Свободной Германии», какие «передовые» взгляды у пленных в других лагерях! — говорили мы с Куртом друг другу. — Мы ни в коем случае не можем позволить себе, чтобы в 41-м лагере число прогрессивных антифашистов было меньше!
Впрочем, Борисова в гораздо большей степени интересовали негативные высказывания пленных. Часто еще до дискуссии перед нами ставилась задача: «Двадцать процентов негативных высказываний!»
Таким образом, мы отделяли «агнцев от козлищ» или «овец от козлов» (Мф., 25: 31–33). — Ред.). Хороших мы называли антифашистами, а плохих — фашистами.
И когда мы выходили из своей каморки, которую Ганс распорядился отгородить в передней части барака для того, чтобы там можно было без помех работать, то мы улыбались с таким же мудрым видом, как сам Господь Бог.
Мы улыбались. Но мы должны были бы плакать.
С передней частью первого барака была связана тайна, в которую я сумел проникнуть далеко не сразу.
Из передней части барака одна дверь вела в отсек актива, а другая — в помещение, которое Борисов использовал для своих целей.
У Борисова имелось и много других помещений на территории лагеря. Например, у него была комнатка в амбулатории. А также во всех тех местах, куда постоянно входили и откуда выходили военнопленные. Так не бросалось в глаза, когда он встречался со своими осведомителями.
Помещение рядом с активом было для шпиков Борисова самым надежным местом. В передней части нашего первого барака имелось столько ходов и переходов, что это было похоже на лабиринт. Поэтому действительно было трудно определить, куда шел тот или иной военнопленный: в актив или на встречу к Борисову.
Глава 23
Мартин оказывается первым, кто начинает это дело.
— Я встретил в бараке одного приятеля, он только что прибыл из колхоза. Там с одной русской они практиковали спиритическое передвижение стола.
Поздно вечером мы сидим вокруг дубового стола в комнате Борисова, которая по вечерам всегда бывает свободна.
Мартин, который верит в то, что существует много удивительного между небом и землей.
Курт, который считает, что люди сами рады обманываться.
Я, который думает, что как это здорово быть вместе с ними.
Фридель Каубиш, который обнаружил эту комнату Борисова и предложил нам использовать ее для задуманного и который очень рад, что хоть раз мы доверились ему.
— Только смотрите, чтобы русский ничего не заметил! — предупреждает нас Ганс, заглядывая к нам в дверь. — Вы же знаете, что это запрещено.
А в качестве пятого человека здесь присутствует Генрих.
Мы положили руки на крышку стола.
Мы ждем, чтобы стол начал двигаться.
У Генриха кисти рук как у женщины. А его голова напоминает головы святых на иконе. «Приобретение Мартина!» — говорит Курт о Генрихе. Действительно, Мартин приложил немало усилий, чтобы привлечь Генриха в антифашистский актив. Дело в том, что Генрих католический священник. В конце концов, Борисов согласился с тем, что присутствие католического священника в антифашистском активе явится хорошей пропагандой терпимости Советского Союза. Пусть священник, как член актива, тоже сможет поесть досыта, решил Борисов. Вот так Генрих попал в актив и присоединился к лагерной буржуазии. И если в воскресенье утром у нас нет бани и не нужно идти за дровами, тогда Генрих надевает на шею свой крест и проводит богослужение.
Но сейчас Генрих сидит вместе с нами в комнате Борисова и ждет, когда тяжелый дубовый стол начнет двигаться.
— Так мы можем долго ждать! — говорит Курт.
Мартин молчит.
— Во всяком случае, я чувствую тянущую боль в руках! — к месту замечаю я.
Мы ждем еще целый час.
Наши пять пар рук с растопыренными пальцами образуют замкнутый круг. Эти руки настолько разные, что большую разницу трудно себе даже представить.
Вот нежные руки Генриха, священника.
Короткопалые, крепкие руки Курта, аудитора концернов и почитателя французских философов.
Вот лежат терпеливые руки Мартина, продавца книг.
А это мои натруженные руки с взбухшими жилами.
И наконец, этот Фридель со своими детскими ручонками школьника.
В столе что-то громко трещит.
— Сейчас явится призрак! — Фридель хочет тоже поучаствовать в нашей беседе.
«Мы ничего не упустим из виду!» — думаю я. И когда я, как бы со стороны, вижу нас пятерых, таких разных, собравшихся в ночной час — полушутя-полусерьезно — вокруг стола, то мне кажется, что от каждого из нас исходят таинственные волны. Эти волны сталкиваются друг с другом, разделяются, объединяются и затухают.
Кто сделал предателем и убийцей этого Фриделя, этого сосунка с лицом профессора?
На его совести человек с семью языками, которого Борисов никогда больше не выпустит из своих кровавых рук, даже если все тело несчастного раздуется так же, как его распухшие ноги.
У любого человека есть право на спасение. Или ты, или я — так ставится здесь вопрос.
Между прочим, стол явно движется. Никто из нас не может подталкивать стол коленом. Курт убеждается в этом. Стол повернулся более чем на сорок градусов.
На следующий вечер к нам присоединяется и Ганс. Целый день мы с нетерпением ждем, когда же наступит вечер.
С одной стороны стол, несомненно, поднимается. Как минимум на тридцать сантиметров. Мартин вопрошает своим поставленным голосом, словно читает доклад о докторе Фаусте:
— Если ты хочешь поговорить с нами, стукни три раза!
Раздается троекратный стук.
— Ты готов отвечать нам, используя следующий алфавит для перестукивания: А — один стук, Б — два стука, В — три стука, Г — четыре стука. И так далее. Если ты готов, тогда стукни два раза.
Раздается двукратный стук.
Даже Курт заинтересовался. Задаются, в частности, такие вопросы:
— Поедут ли сидящие за этим столом домой уже в этом году? Если да, один стук! Если нет, то два стука!
Раздается несколько стуков. Тогда нам приходится задавать вопрос для каждого по отдельности.
Таким образом, выясняется, что я должен поехать домой в ноябре 1945 года.
— Жив ли еще Гитлер, или, как было уже объявлено, он мертв?
Ганс кивает в сторону Каубиша. Нам следует опустить политические вопросы, пока доносчик сидит вместе с нами за этим столом.
Стол сообщает нам, что Гитлер жив. Что в тот момент не противоречит советской пропаганде. Мы спрашиваем:
— Найдут ли Гитлера?
— Да!
— Когда?
