Тогда получается, что война против Советского Союза была единственной возможностью что-то изменить, думаю я. Но я ничего не говорю по этому поводу. Я лишь смотрю на шагающего рядом со мной пожилого мужчину маленького роста, который с каждой минутой горячится все больше и больше.
Мужчина маленького роста в советской военной форме. В форме НКВД с красными погонами.
Он на целое поколение старше меня.
Он еврей.
Он гражданин Советского Союза.
«Должны ли мы организовать что-либо совместными усилиями?» — прикидываю я.
Ведь первоначально я пошел в актив только потому, что надеялся добиться для себя определенных преимуществ. Преимуществ?
Я имею в виду некоторые гарантии от голодной смерти, от гибели на торфоразработках! Шаткую надежду на возвращение домой в первых рядах.
Но после того, как с помощью этого Ларсена я оказался в активе, все в большей и большей степени обнаруживалось, что это важное политическое задание, которое все сильнее увлекало меня. Я призван был следить за тем, чтобы порядочные парни по простоте душевной избегали «фашистских высказываний».
Я призван был распознать, что большевизм действительно является врагом человечества.
Но я всеми силами отбиваюсь от этих обязанностей. Я отношусь к тем, кто никогда не был сторонником большевиков. Если эмигранты разочаровались в своем советском рае, то какое дело до этого нам, немцам?!
Я мог бы подумать: «Выходит, что я поступил правильно, когда не стал надевать русскую военную форму, а все еще продолжаю носить немецкую, хоть и составленную из предметов одежды, относящейся к разным родам войск».
Но я не делаю этого. Я не собираюсь утверждать, что всегда знал, что представляет собой советский строй. Лекарством от большевизма является не фашизм и не капитализм.
Мы выходим на дорогу, которая взбегает на вершину холма.
Ларсен еще раз оглядывается.
Перед нами лежит Осташков, город с множеством церквей и монастырей, со старинным собором, рядом с которым находится наш лагерь.
Тут же и кожевенный завод, на котором прежде выделывалась лучшая юфтевая кожа во всей Российской империи.
Перед нашим взором раскинулось озеро со своими более ста шестидесятью островами, многочисленными бухтами и коварными мелями.
А позади него вдали виднелись холмы Валдайской возвышенности с лугами и лесами.
На холмах патриархально возвышались бывшие помещичьи усадьбы, окруженные кирпичными заборами. Крестьянские хибарки, притулившиеся в их тени, походили на пасущееся стадо серых овец.
Вдали виднелось одинокое дерево.
Это Россия. Вечная Россия.
Не Советский Союз, как называют эту страну большевики.
— Я хотел бы позже еще раз увидеть все это! — обращаюсь я к Ларсену.
Россия прекрасна. Я не испытываю к ней ненависти, хотя нигде я столько не голодал, нигде столько не страдал, как на ее полях сражений, в ее лагерях, на ужасных российских дорогах.
Я не могу просто так уехать отсюда и позже всем рассказывать: «Я был в огромной стране, где царят голод, песня о Стеньке Разине и большевики».
Если мы не займем твердую позицию, то Россия придет к нам.
И она придет не в образе матушки, которая утирает слезы передником, когда мимо гонят колонну оборванных и замерзших пленных, и которая причитает при этом: «Как же они, бедненькие, страдают! Как страдают!»
Когда Россия придет к нам, то на ней будет форма НКВД. Когда она придет? Да она уже там!
Поэтому я соглашаюсь с Ларсеном, когда он называет большевизм сегодняшним мировым врагом номер один. Конечно, над свободой достаточно глумились во все времена. Но только те умеют действительно ценить свободу, кто потерял ее.
— Я не могу откровенно поговорить даже со своей женой без того, чтобы не вызвать у них подозрения! — сокрушается Ларсен. — Недавно в подвал под нашей комнатой посадили шпика. Он просидел там на корточках всю ночь, чтобы подслушать, о чем я разговариваю со своей женой. Но если мы с женой выходим на улицу прогуляться, у них тотчас возникают вопросы: почему они гуляют вместе? о чем они разговаривают? Они могут замышлять только контрреволюцию, раз хотят остаться одни, когда что-то обсуждают!
— Возможно, вы видите все в таком мрачном свете только потому, что слишком привыкли к условиям жизни в Германии! — пытаюсь я успокоить Ларсена.
У меня возникает такое чувство, что я должен предостеречь его от необдуманных поступков, поскольку, охваченный ненавистью, он постоянно повторяет:
— Нельзя же переходить границы разумного!
Когда перед нами появляется главный лагерь с серым домом казарменного типа, Ларсен подает мне руку. Подавать мне руку ему тоже запрещено. Он гражданин Советского Союза, а я военнопленный. Но тем не менее он подает мне руку:
— Как у вас сейчас дела?
Когда я шагаю в одиночестве назад, то чувствую огромное облегчение, и в то же время меня охватывает тревога. Если они угробят Ларсена, то прикажут арестовать всех, кого он рекомендовал в антифашистский актив. Но разве возможна жизнь без риска!
Я чувствую, что меня удостоил доверия человек, который уже много повидал на своем веку.
Я чувствую, что моя жизнь вновь приобретает смысл.
Я намереваюсь еще многому научиться в жизни, и никогда не вешать голову, и не печалиться из-за того, что мне в известной степени приходится все еще ждать перед вратами жизни. Конечно, меня очень угнетает то, что два года тому назад я покинул жену, так и не выяснив, любим ли мы еще друг друга или уже нет.
Наверняка она часто думает обо мне. Так же как и я о ней. Но я продолжаю носить рваный голубой пуловер, который был таким красивым, когда она связала его, будучи еще невестой, только потому, что не хочу обидеть преданную душу.
Конечно, я люблю свою жену. Несмотря ни на что.
Но я знаю, что сейчас моя голова забита другим. Тем, о чем Ларсен рассказал мне сегодня.
Я иду вдоль полотна узкоколейки и не могу нарадоваться на свои сапоги. Я радуюсь тому, как приятно пахнет сено на заливных лугах вдоль берега озера. Я радуюсь крестьянину, идущему мне навстречу.
— Здравствуйте! — приветствую я его.
— Здравствуйте! — говорит он в ответ.
Вдоль берега озера по направлению к городу идет девушка. Свои туфли на высоких каблуках она перекинула через плечо. Она наденет эти красивые туфли с блестящими пряжками и высокими каблуками только перед самым входом в город.
Это одна из миллионов русских девушек, которые следят за собой. Она наполовину крестьянка, наполовину горожанка. Девушка с грацией благородной лани.
— Здравствуйте! — говорю я, глядя ей в лицо.
