Когда я уходил с пристани, то отдал целую буханку хлеба какой-то убогой старушке. Это видели и другие пассажиры, плывшие вместе со мной на пароходе. Но я не люблю возвращаться назад. Когда я выхожу из леса, то вижу, что на одной из полян горит костер. Как будто какая-то армия расположилась там биваком.
Поодаль я замечаю целый табун лошадей, которые сегодня утром, словно призрачный караван, мелькали на горизонте.
Я опускаю мешок на землю под дерево, а сам держусь в тени.
Что делать? Повернуть назад?
Это наверняка цыгане. Они воруют все, что им попадается под руку.
Какая жалость! Через пятнадцать минут я был бы уже в Марьине.
Когда я осторожно приближаюсь к костру, то слышу знакомые звуки. Никаких сомнений: они говорят на немецком языке. Но на каком-то странном немецком.
— Эй! Привет! — кричу я, остановившись с мешком на плечах. — Эй! Я немецкий военнопленный!
— Мы немцы Поволжья!
Но прежде чем человек, освещенный таинственным светом костра, смог сказать еще что-то, раздался грубый окрик:
— Не задерживайтесь, проходите! Проходите!
Это был голос зла, говорю я себе, испуганно продолжая путь с мешком на спине.
Это прозвучало как в коридоре следственного изолятора: «Проходите!»
Хотя на самом деле все происходило на опушке леса, в котором еще водятся дикие звери.
Теперь я понимаю, что совершенно случайно встретился с немцами Поволжья во время их переселения в Сибирь.
Я встретился с людской трагедией. Мне показалось, что за брезентовым пологом одного из фургонов мать укладывала спать свое дитя.
Но когда я прихожу в Марьино и стучу в окно избы, где моя бабушка долго возится, пытаясь зажечь керосиновую лампу, я уже забываю о немцах Поволжья, встреченных мною в ночи. Я думаю о том, что завтра мне надо встать пораньше, чтобы успеть раздать табак до выхода в поле. Я должен также позаботиться о том, чтобы при первой же возможности отправить в Осташков одного человека из нашей бригады. Я просто должен буду взять его с собой, если ему так и не удастся приспособиться к деревенскому труду.
— А то он там у вас слишком хорошо устроился! — недовольно сказал мне Ганс.
После того как мы прожили три недели в уединении в Марьине, мы подумали, что за это время наш лагерь в Осташкове могли распустить, а про нас просто забыли. Мы испугались, что можем пропустить отправку на родину.
Прошел слух, что на вокзале уже стоят наготове вагоны. Специальная бригада устанавливала в них котлы для полевой кухни.
— Нет ничего невозможного! — говорили пленные в Марьине.
Возможно, что и я говорил не очень убедительно, когда пытался разуверить их:
— Я же сам был в лагере всего лишь три дня тому назад!
Но они не поддались на мои уговоры, заявив мне:
— Ты должен был больше узнать об этом деле!
В конце концов, я уже и сам поверил в то, что на вокзале в Осташкове действительно стоит длинный поезд, на котором нас отправят домой.
Я представляю себе, как староста лагеря подаст команду на построение.
Я вижу, как Ганс будет переживать, пытаясь снова собрать все книги, выданные из лагерной библиотеки…
Итак, все может быть!
Когда однажды поздним вечером русский посыльный передает нам указание немедленно явиться в лагерь, мы решаем, что время отправки на родину настало.
Наш конвоир приказывает немедленно выступать.
Но пароход уже ушел!
— Он никогда не приходил вовремя. Но сегодня, когда это очень важно, именно сегодня его нет! — сокрушаемся мы.
Мы снова шагаем назад в Марьино!
Нашему повару приходится всю ночь трудиться у плиты. Ведь у нас осталось еще так много мяса, яичного порошка и муки.
Так мы возместим все свои убытки. Мы не собираемся дарить лагерю ни грамма! Если вообще там кто-то еще остался!
Когда мы встаем ни свет ни заря, то выясняется, что товарный поезд, на котором мы могли бы при случае добраться до Осташкова, уже прошел.
Разве поезд останавливается у первого куста?
Уж мы его как-нибудь остановили бы! В конце концов, у нашего конвоира есть винтовка!
Наш конвоир волнуется еще больше, чем мы. 15 октября его должны демобилизовать из армии. Если он вовремя не приведет нас назад в лагерь, то в наказание они оставят его еще на год в армии.
Но поезд уже прошел! У парохода неисправность в машинном отделении, и он остался в Осташкове!
Тогда мы пойдем пешком вдоль железнодорожного полотна! Вокруг озера. Но это очень долгий путь. Тридцать или даже пятьдесят километров! (Автор преувеличивает.
5 километров от Марьина до берега озера и 10 километров вдоль железной дороги до центра Осташкова. — Ред.)
— Сколько километров до Осташкова? — спрашиваем мы каждую встречную колхозницу, каждого путевого обходчика и вообще всякого, кто попадается нам на пути.
— Скоро будете дома! — часто именно так отвечают они.
— Неужели и им уже стало что-то известно? — устало удивляемся мы.
Ах нет, они просто хотят утешить нас своим вечным «скоро будете дома»!
Мы устаем все больше и больше. В конце пути мы уже едва переставляем ноги. Поэтому у нас уже не остается сил, чтобы удивляться, когда на вокзале в Осташкове мы не видим никакого поезда. И кто же это, собственно говоря, пустил слух, что нас отправят домой на поезде?
В каком-то переулке наш конвоир перепродает несколько буханок ржаного хлеба, которые он сэкономил в колхозе.
Мы направляемся в лагерь.
Пленные отваривают картошку, которую принесли в карманах.
В лагере все по-старому.
Только теперь становится значительно холоднее, особенно по ночам.
— В этом году будет ранняя зима! — считают рыбаки на озере.
Глава 30
Меня перевели на кожевенный завод, так как в городском лагере осталось слишком мало военнопленных для двух активистов.
На кожевенном заводе кипела напряженная работа. На работу постоянно принимали новых людей из числа гражданских лиц. Более трехсот военнопленных работали в дубильне и красильне, были заняты на уборке территории и на монтаже нового оборудования, прибывшего из Германии.
Когда прибыл первый товарный поезд с немецким оборудованием и грузами, это событие превратили в политическую акцию. Из главного лагеря к нам специально приехал какой-то офицер-политработник и выступил на общем собрании с докладом. Он заявил, что немецким военнопленным не стоит беспокоиться по поводу того, что им придется разгружать оборудование, прибывшее из Германии. Оно не украдено, а поступило на законных основаниях! «А теперь за работу, товарищи!»
