Все части Западного фронта представляют до X… октября офицеров, унтер-офицеров и солдат, готовых к добровольной специальной миссии на западном театре военных действий. Добровольцы должны здоровы, отлично владеть навыками рукопашного боя, бегло говорить по-английски. Желающих направлять во Фриденталь, в распоряжение унтерштурмфюрера Скорцени».
Этот приказ, вероятно, был размножен штабами дивизий и послан в полки, батальоны и роты. Разведка американской армии держала его в двух руках через восемь дней после отправки. Первоначально американцы не сделали необходимых выводов из этого приказа ОКВ, но позже он их встревожил. Что касается меня, я чуть не задохнулся от злости. Вначале я полагал, что подобный идиотизм невозможен, и мне пришла в голову мысль о явном саботаже. Сегодня я думаю, что это была глупость, которая хуже предательства.
Считая противника умнее нас, я думал, что план «Гриф» сделался невыполнимым. Я решил поставить Гитлера в известность о причинах этого. Здесь в дело подключился представитель Гиммлера при Гитлере, генерал-лейтенант войск СС Герман Фегелейн. Эго был салонный лев, тщеславие которого граничило с комизмом. Вскоре он женился на одной из сестер Евы Браун. Ночью с 26 на 27 апреля 1945 года он сбежал с поста, и был задержан в предместье Берлина при попытке побега в штатском платье, с чемоданом, набитым иностранной валютой. Через два дня его расстреляли в одном из дворов канцелярии рейха.
Фегелейн задержал мой рапорт, заявив, что Гитлер ни в коем случае не должен знать об этом «неприятном инциденте». Генерал Йодль, тоже встревоженный, сказал мне, что подготовку необходимо продолжить. Подобное мнение выразил и Гиммлер, именно тогда желавший начать бомбардировку Нью-Йорка снарядами «V-1»! Характерно, что ни рейхсфюрер, ни обергруппенфюрер СС и генерал полиции фон дем Бах-Зелевски не были солдатами в прямом значении этого слова. Кто направил Баха-Зелевского с чудовищным «Тором» в Будапешт? Фегелейн, по крайней мере, не хотел ничего бомбить.
600 добровольцев было проэкзаменовано по-английски. Из них 40 человек говорили достаточно хорошо, 150 можно было понять, 200 говорили на ломаном языке, а 200 оставшихся могли только точно сказать «yes» или «по». Создать «англоязычную бригаду» в таких условиях было невозможно. Верховное главнокомандование вермахта согласилось с этим. Мы определили, что бригада будет иметь американские мундиры лишь в случае полного отступления неприятеля. Это дало мне возможность сохранить людей, лучше других говорящих по-английски, для специальной роты. Это подразделение, разбитое на малые группы, должно было выполнить задание № 2. Командовать я назначил капитана Штилау.
С целью выполнения первого задания я потребовал от ОКВ создания дополнительных частей, которые вместе с двумя батальонами моего «Охотничьего подразделения» и остальными 600 добровольцами имели бы численность примерно 2000 человек.
Бригада была послана для подготовки, проходившей под руководством оберштурмфюрера войск СС Хардика, на полигон Графенвер, а затем на оставшиеся дни в Ван вблизи Кельна.
Окончательно было отобрано 120 добровольцев, которые должны были выполнять роль так называемых «speakers» («ораторов»); остальным было приказано молчать. Они должны были участвовать в возможных разговорах лишь с помощью ворчания или высказывания отдельных слов. Все прошли интенсивный курс «американизации». Никто из них, ни 600 добровольцев, прибывших во Фриденталь, ни офицеры и солдаты моих подразделений и дополнительных частей не имели понятия о цели операции «Гриф». Командующий 6-й танковой армией СС, обергруппенфюрер и генерал-полковник войск СС Йозеф Дитрих узнал об операции только в конце ноября, а командиру I танкового корпуса СС стало известно о ней всего лишь за несколько дней до начала наступления.
Конечно, о задаче, стоящей перед специальной ротой, ходили самые невероятные и фантастические слухи. Во время проверки, проводимой в начале декабря 1944 года, капитан Штилау потребовал встречи со мной.
— Мне известно, — сказал он, — о действительной цели нашей миссии. Мы должны похитить Эйзенхауэра!
Я осторожно подошел к двери и затем резко открыл ее, чтобы убедиться, что за ней никого нет и в коридоре тоже.
— Мой дорогой, — ответил я капитану. — Пожалуйста, говорите тише. Вы попали в точку, но пожалуйста, сохраняйте тайну. Мы запретили любую связь с внешним миром, но, несмотря на это, оберштурмбаннфюрер Хардик сообщил мне, что один из наших людей умудрился отправить письмо своей невесте. Вы видите, какая опасность подстерегает нас!
— Я знаю, господин оберштурмбаннфюрер! Вы можете на меня полностью положиться. Мне хотелось бы вам сказать, что я знаю Париж и его окрестности, как собственные карманы, и я мог бы быть вам полезен…
— Несомненно. Но задумывались ли вы о риске во время подобного похода?
— Конечно, господин оберштурмбаннфюрер! Я только об этом и думаю. По-моему мнению, это все выполнимо.
Он подробно изложил мне свой план. В той форме, как это было им представлено, шансы на успех представлялись один к тысяче. Я оставил его с иллюзиями.
— Пожалуйста, верьте мне, — сказал я, — когда наступит время, я, без сомнения, вас вызову.
Штилау говорил мне об Эйзенхауэре и Париже задолго до этих откровенностей. Я уверен, что он после нашей беседы образцово хранил тайну, отвечая на вопросы: «Вы понимаете, я не могу ничего сказать. Но оберштурмбаннфюрер обещал забрать меня с собой. Мы сыграем в этом деле очень важную роль» и так далее. Он, наверно, делал это с миной человека, знающего тайну, которая никого не могла ввести в заблуждение.
Оставшуюся часть 150-й бригады разделили на три боевые группы, названные «X», «Y», «Z». Ими командовали офицеры сухопутных войск: капитан Шерфф, подполковник Вольф и оберштурмбаннфюрер войск СС Хардик, после смерти которого в первые часы акции его заменил Фелкерсам. Каждая из групп должна была занять и удержать один из трех мостов на реке Мёз. Группы не могли достичь цели, если бы во время первой ночи после начала наступления не добрались до реки. Наступлением руководил фельдмаршал Вальтер Модель. После беседы с его начальником штаба генералом Гансом Кребсом у меня осталось впечатление, что он непоколебимо верит в успех. Я указал генералу на шедевр инженерного искусства американских саперов — два трубопровода (один из Гавра, а второй из Булони), являвшихся жизненными артериями англо-американских войск. Успех операции «Гриф» мог предоставить нам возможность остановить их на определенное время. Тогда условия войны выровнялись бы, так как нехватка топлива очень сказывалась на продвижении нашей техники.
Наступление, которое должно было начаться 20 ноября, а затем 1 декабря, по причине обеспечения и погоды было перенесено на 16 декабря.
До дня «X» я участвовал в многочисленных оперативных совещаниях, проводившихся в ставке фюрера. 22 октября Гитлер заявил, что «в скором времени мы будем иметь в воздухе 2000 реактивных истребителей». Это ему пообещал Геринг. В начале декабря я с удивлением услышал, что их будет только 250! Мне вспомнилась тогда долгая беседа, прошедшая в ставке в сентябре, еще до операции «Фауст-патрон», с генералом Люфтваффе Робертом фон Греймом. Меня когда-то представила ему Анна Рейтш. Он уже тогда горько сожалел о том, что реактивные истребители отсутствуют на всех фронтах. Гитлер даже намеревался назначить Грейма на место Геринга, но сделал это лишь в апреле 1945 года, в уже окруженном русскими Берлине.
