Нам бросалось в глаза, что окружение генерала Штудента тоже было не из лучших. Мы с Радлом установили, что в штабе элитарного корпуса хватало пораженцев. После нашего прибытия во Фраскати один майор спросил с иронией, известно ли нам, что война уже проиграна. После неудачи на Маддалене мы неоднократно замечали, что никто не проявлял даже минимума доброй воли, чтобы помочь нам. Казалось, что нас считали сумасшедшими, которые упорно стремились к химерической цели. Мы сказали об этом генералу Штуденту. К нашему великому изумлению, он отдавал себе отчет о состоянии боевого духа некоторых своих сотрудников. Но, тем не менее, как он сказал, без них нельзя обойтись.
— Для обучения стрелка-парашютиста, — объяснял он, — необходима специальная техническая тренировка. Не так легко стать офицером нашего рода войск, а те, о которых вы говорите (я их знаю лучше вас), прыгали над Нарвиком, Эбен-Эмелем, Роттердамом и над островом Крит. Я уверен, что они по-прежнему выполняют свои обязанности.
Тогда Радл, который мог говорить без обиняков, повысил голос:
— Позвольте мне заметить, господин генерал, что офицер не может участвовать в войне, которую считает проигранной. Такой образ мышления мы не понимаем и никогда не поймем.
Я сделал все, что мог, чтобы перевести разговор на другую тему. Мне нужно было сопровождать Штудента до Вигно дель Валле, расположенного к северу от Рима, у озера Брачиано. Случайно я обнаружил там следы гидроплана Красного Креста, прибывшего 27 августа с Маддалены.
После отклонения ложных следов, ведущих к больнице, Перуджи и к Трезименскому озеру, достоверные данные доказывали, что дуче снят с гидроплана в Вигно дель Валле и перевезен в санитарной повозке в массив Гран-Сассо.
Радиограмма некого генерала Куели, генерального инспектора полиции, перехваченная службой Капплера (текст ее гласил: «Подготовка к обеспечению безопасности Гран-Сассо закончена»), окончательно убедила нас, что след, ведущий от озера Брачиано к Гран-Сассо, являлся верным. Куели командовал силами армейской полиции (карабинерами), охранявшими Муссолини в гостинице — туристической лыжной базе «Л’Альберто Кампо Императоре», расположенной на высоте 2212 метров. Попасть туда можно было только по канатной дороге. Нам требовалось провести аэросъемку.
Генерал Штудент приказал своему офицеру, занимающемуся разведывательными полетами (1с), капитану Лангуту, использовать разведывательный самолет с двумя автоматическими камерами на борту. Однако самолет «Хе-111» находился во Франции, в Нанси, и мог приземлиться в Риме только 8 сентября.
Пилоту было известно только то, что мы хотели пролететь над Римини, Анконе и Пескарой и вернуться по той же трассе, которая вела над Абруцци (2900 метров над уровнем моря) и Гран-Сассо до Равенны. Снимки должен был сделать Лангут. Когда мы оказались на борту, он сообщил нам, что автоматические камеры не действуют и у нас нет времени для их починки. Мы удивленно переглянулись с Радлом. Лангут показал нам, как пользоваться тяжелым аппаратом, в котором пленка прокручивалась с помощью рукоятки, он лично не намеревался этого делать.
Во время первого полета я вынужден был сам как-то (хуже или лучше) сделать эти снимки. Самолет летел на высоте 5000 метров со скоростью 370 км/ч, температура за бортом -8 °C. Я был в одной рубашке, мой торс наполовину высовывался из фюзеляжа самолета через посадочный люк в полу задней башенки, а Радл сидел у меня на ногах, чтобы я не вывалился. Чтобы втащить меня на борт, второй пилот должен был помочь Радлу, так как он не мог подняться. На обратном пути Радл занял мое место. Мы завершили путешествие, промерзшие до мозга костей. Полученные фотографии не дали нам необходимой картины, касающейся наклона горной поверхности, на которой мы должны были высадиться вблизи «Кампо Императоре».
Поломка двойной камеры, делающей стереофотографии, оказалась несерьезной. В противном случае генерал Штудент сразу бы заметил, что местность покрыта острыми камнями и по наклону может соперничать с лыжным трамплином. Он, безусловно, запретил бы проведение операции. Тут капитан Лангут оказал нам, конечно же, случайно, услугу.
С вечера 8 сентября мы с Радлом готовили нашу операцию.
Единственной нормальной дорогой, ведущей к гостинице-базе, была канатка, нижняя станция которой находилась в Асерджи. Она имела телефонную связь с гостиницей и охранялась как снизу, так и сверху. Ее можно было остановить или полностью уничтожить на обеих станциях, но в этих условиях захватить ее врасплох невозможно.
Стрелки, карабкающиеся во время атаки по крутым горным склонам, были бы сразу замечены итальянцами. Следовательно, мы не могли достигнуть цели ни по канату, ни по земле. Без сомнения, если бы стража заметила, что мы хотим освободить Муссолини, был бы отдан приказ об его уничтожении. В данном случае Черчилль сказал правду в палате общин в сентябре 1943 года.
Возможность парашютного десанта также ставилась под сомнение. В разреженном воздухе при ветреной погоде полет десантников был бы очень быстрым, а приземление неточным. Нам навязывали использование вертолетов, но центр в Эрфурте не мог их предоставить. Оставался еще один вид воздушного десанта, принимавший во внимание использование транспортных планеров, этот вариант мы сразу же изучили с Радлом, а затем с генералом Штудентом и его штабом — полковником Трепнером, майором Колани и капитаном Лангутом. Они не скрывали своего скептицизма.
Мы предложили высадку на лугу вблизи «Кампо Императоре» на двенадцати транспортных планерах «DFS-230», каждый из которых мог взять на борт девять человек и пилота. Поэтому нам требовалось 108 человек. Однако генерал Штудент и его штаб обратили мое внимание на то, что на высоте более 2000 метров разреженный воздух значительно увеличит опасность посадки планеров. Никто ранее не пытался совершить подобное геройство. Штабные работники говорили о 80 процентах технических потерь. Это означало, что, кроме нас, лишь двадцать солдат смогли бы начать бой с более чем 200 карабинерами, несомненно, имеющими на вооружении пулеметы, автоматическое оружие и гранаты. Генерал Штудент считал, что акция будет необычайно трудной, так как планеры просто могли разбиться. «Посадка под острым углом — самоубийство, — заявил он. — Формально я запрещаю такую посадку».
Карабинеры — это дисциплинированный добровольческий корпус. Нам было известно, что их боевой дух отличался от остальной итальянской армии, тем более, что большинство охранников хотело снискать расположение нового режима. Я был уверен, что если им предоставить время и возможность, они будут сражаться. Следовательно, необходима полная внезапность. Муссолини должен был оказаться в наших руках не более, чем через пять минут.
Однако Гитлер отдал мне приказ, который я намеревался выполнить как можно лучше и быстрее. У меня не было желания дожидаться, пока итальянцы еще раз увезут известного заключенного. Эти «80 процентов технических потерь» показались мне результатом очень пессимистического расчета. Как можно было так точно определить возможные потери, если никогда ранее посадка на транспортных планерах в подобных условиях не совершалась? После долгих дискуссий с начальником штаба и капитаном Лангутом, имевшим прыжки над Эбен-Эмель, я заявил: «Господа, я готов выполнить любой план, если он будет лучше, чем наш».
